Яркое, всепроникающее солнце неподвижно над степью, над каменистым холмом, над узкою дорогой, пролегшей вдоль его отлогого склона. Везде солнце: в выгоревшей густой траве, в раскаленном гравии дороги, в сухом обжигающем воздухе. По обочине дороги идут высокий морской офицер и рядом мальчик лет десяти. Это мой отец и я. Начало шестидесятых…
Далеко, еще далеко впереди, — зелень деревьев, красная черепица небольших строений и, над ними, — темно-синяя полоса моря с врезавшейся в нее серо-коричневой громадой храма. Не первый раз ведет меня отец в Херсонес: мне уже знакомы и высокий каменный обелиск топографического знака на вершине холма, и ряды колючей проволоки, опоясывающие его склоны, и бетонные казематы береговой батареи. Не это сейчас мне интересно — я в который раз слушаю рассказ отца о старом времени, о том, как водил его, маленького мальчика, в монастырь мой дед, как, позже, став старше, бегал он этой дорогой в Херсонес со своими одноклассниками — учениками Константиновского реального училища. И кажется мне, что сейчас, за близким поворотом, встретятся нам мальчишки в черной ученической форме с надписями на блестящих бляхах «К.Р.У.», и услышим мы за спиной звонкий стук подков обгоняющей нас пролетки.
Постепенно понижается безлюдная дорога, скрывается полоска моря, медленно приближается храм. Поворот, еще поворот, уже позади несколько одноэтажных домов — и мы идем вдоль древней стены Херсонеса. Дорога оканчивается площадью перед распахнутыми воротами. Отец показывает мне небольшое двухэтажное здание слева, в нем сейчас кто-то живет, бывшую гостиницу паломников. Мы входим и поднимаемся по мощеной дороге. Вновь впереди открывается море, но сейчас мы сворачиваем в сторону, к Владимирскому собору.
Подбежав к огромному храму, я прикасаюсь ладонью к его теплому камню, от самого подножия, запрокинув голову, смотрю на возносящиеся надо мною стены. Чувствуя, что я переживаю, отец говорит, что и он, подходя с моим дедом к собору, не мог отвести глаз от огромного, касающегося облаков креста на куполе. Купол сейчас разрушен, исчезли гранитные плиты основания собора, исчез мрамор. Но высоко-высоко над входом стену собора по-прежнему прорезает крест, утверждая силу и славу, покой и вечность… Мы возвращаемся на прежнюю дорогу и идем выложенными булыжником дорожками среди кипарисов. Отец показывает мне еще различимые в земле каменные прямоугольники.
— Это бывшее монастырское кладбище, — говорит отец. — На этих основаниях стояли мраморные кресты на могилах. Следуя с друзьями-одноклассниками мимо кладбища к морю, мы крестились на них, зайдя в ограду, читали имена и эпитафии: настоятели архимандрит Иннокентий (Лозянов) и архимандрит Александр (Сухоруков), адмиралы Константин Вальронд и Леонид Кологерас, духовный писатель Иоанн Иустинович Палимпсестов и рядом супруга его, генерал-лейтенант Василий Христиани, фамильный склеп капитана первого ранга Михаила Лощинского…
Мы подходим к полуразрушенной стене бывшей ограды и я вижу среди расколотых каменных плит оползшие ямы с темнеющими в глубине отверстиями, высеченные в скале ступени спускаются к каменным сводам.
— Это склепы, — говорит отец. — В них побывали грабители.
— Видишь те два обломка мраморных колонн? — обращает мое внимание отец и мы поворачиваем к ним.
На первом обломке надпись старой орфографией: «Карлъ Казимировичъ Косцюшко-Валюжиничъ. Заведывающій раскопками Херсонеса. Сконч. 14 декабря 1907 г.»
На другом — надпись по-советски: «Николай Янышев. Художник архитектор музея. 1859 — 1938».
— Я помню его, он преподавал у нас в реальном училище рисование и черчение. Помню стоящего против алтаря училищной церкви всегда с Аннинским орденом на груди на общей молитве, помню учителя рисования школы № 5 имени Карла Маркса, осуждающего на собрании в актовом зале замеченных в ношении крестиков учеников.
***
Пустынно вокруг, в горячем воздухе чуть колышутся верхушки кипарисов, мерно отсчитывает минуты глухой рокот прибоя.
***
Мы спускаемся по широкой лестнице и через раскопки Херсонеса выходим к морю. Направо, у среза берега, на пригорке, на двух каменных опорах висит большой колокол. Не доходя до него, отец сворачивает с тропы и ведет меня в небольшую ложбину, заросшую высокой, выше моих колен, травой. Отец раздвигает спутавшиеся стебли, они скрывают серый камень с выбитым на нем крестом.
— Это еще одно, нижнее, кладбище монастыря, — говорит отец. — Здесь хоронили простых монахов. Смотри, дальше еще несколько сохранившихся надгробий.
Теперь я сам раздвигаю траву, нахожу большие камни с высеченными крестами. Имен на них нет.
— Немного выше, над кладбищем, стоял большой крест. В 1920-х годах на его место перенесли снятый с звонницы собора этот колокол, — объясняет мне отец. — От языка колокола натянутый трос шел в деревянный павильон дежурного. В непогоду для предупреждения кораблей над морем раздавался размеренный звон.
***
У подножия колокола волна за волною с шумом набегают на прибрежные камни. Мы стоим над обрывом и смотрим в даль моря, туда, где за горизонтом оно сливается с небом.
***
Давно нет отца, и я старше, чем он был тогда, и дети мои взрослые. Исчезла степь, вокруг кварталы пятиэтажных домов, на протяженном участке старого гаража вырос огромный музейно-храмовый комплекс «Новый Херсонес».
Я захожу в ограду старого Херсонеса и поднимаюсь к Владимирскому собору. Собор полностью восстановлен, гранитом выложено его основание, мрамором украшены его стены, громадный крест на его золотом куполе осеняет море и окрестную землю. Повернув назад, я возвращаюсь к бывшему погосту. По-прежнему стоят рядом два обломка мраморных колонн, видно, что за этими могилами ухаживает музей, но признаков верхнего кладбища уже нет.
Следы второго, нижнего монашеского кладбища у колокола, также исчезли. Сохранился лишь один надгробный камень.