«Пушкин — наше все»… Между прочим, это как бы и объемистое, и поверхностное суждение — не из «нашего времени». Это не афоризм «поколения пепси» или «поздних совков», и уж точно не умозаключение «миллениалов» с видеоиллюстрацией из начала фильма «Брат-2». Как отмечает доктор филологических наук, заведующая Мемориальным музеем-квартирой А. С. Пушкина Галина Седова, мысль о том, что «Пушкин — наше все», была высказана еще в 1859 году Аполлоном Григорьевым и до сих пор остается до конца не распознанной. Аполлон Григорьев, русский писатель и оригинальный мыслитель, считал, что поэты — «глашатаи великих истин и великих тайн жизни», и видел в Пушкине воплощение всего самобытного, особенного, что есть в русском народе, что отличает его сознание и даже образ жизни от представителей других миров.
Забегая вперед, он был прав!
Как древние греки узнавали себя в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера, немцы — в сочинениях Гете, французы — у Дюма и Гюго, так русский человек находит себя в пушкинских героях — нередко в идеальном облике. Как заметил Н.В. Гоголь, Пушкин — «русский человек в своем развитии», «в нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла».
Но само естество русского человека не отделимо от веры. Глубокой, искренней, даже жертвенной. И тут именно про Александра Сергеевича и мыслится, и говорится нечто странное. Литературоведы, историки, деятели общественных и политических направлений каких только ярлыков не создали (наклеели). И «Гаврилиаду» припомнили, и еще ряд произведений, высказываний, анекдотов и диалогов, и письмецо 1824 года (поэту 25 лет): «Читаю Библию, Святой Дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гете и Шекспира»…
Еще «биографические факты», достойные «смакования»: в Кишиневе архимандрит Ириней грозил Пушкину письменной жалобой за богохульство; в Михайловском за Пушкиным «присматривал» игумен Святогорского монастыря Иона; Петербургский митрополит Серафим оказался единственным членом Российской академии, кто голосовал против избрания Пушкина в академики…
А уж сколько «грехов» насчитано современниками, любителями досужих сплетен и салонных скандалов…
Правда, никто не оспаривал, что Поэт принял смерть, как и подобает христианину, после исповеди, соборования… Но это так красиво укладывается в канву образа «блудного сына» — отрекшегося, нагрешившего и таки «вернувшегося»…
Известный религиовед, кандидат философских наук Любовь Алексеевна Боброва пишет: «Постановка вопроса о пути Пушкина к православию, о Пушкине как православном человеке и православном поэте является сравнительно недавней и может вызвать сомнение в ее правомерности. Распространено мнение, что жизнь Пушкина не была жизнью воцерковленного человека, что она, напротив, была жизнью весьма легкомысленного и неверующего человека, что у поэта есть строки, уничижительные по отношению к церкви и религиозному чувству».
Тем не менее все знают, что умер Пушкин как христианин.
«Если бы он пал на месте поединка или тотчас после него, — отмечал митрополит Анастасий (Грибановский), — то он не только ушел бы из мира с неискупленною виною за дуэль, но унес бы с собою действительно неутолимую «жажду мести», как сказал о нем Лермонтов… Бог оставил ему еще два дня (45 часов) жизни для искупления своего греха и достойного приготовления к вечности. Это была для него подлинно милость Божия, которую не мог не оценить он сам».
Получив известие о серьезности своей раны, Пушкин просил послать за священником. Отец Петр, священник Конюшенной церкви, исповедовал и приобщил его Святых тайн. Простил Пушкин и Дантеса. Этот шаг был воспринят его друзьями и родными как естественный. Князь Вяземский писал: «В последние годы жизни своей он имел сильное религиозное чувство: читал и любил читать Евангелие, был проникнут красотою многих молитв, знал их наизусть и часто твердил их».
Финал… Но каким был путь к нему? Извилистым, тернистым, но непреклонно упрямым — к торжеству истины и света. Художник живет не для себя, талант дается ему как величайшее бремя и величайшая ответственность. Этот дар нужно оплачивать всею судьбой, нужно стремиться ему соответствовать. Мерой стремления к нравственной высоте и определяется духовный уровень личности, направление ее пути. Свое служение А. С. Пушкин видел в свете пророческого призвания — «глаголом жги сердца людей».
А. С. Пушкин был патриотом своего Отечества. Он прекрасно понимал и чувствовал духовные ценности русского народа, составлял органическое целое со всей славянской культурой. В знаменитой речи на торжествах по поводу открытия памятника Пушкину в Москве 8 июня 1880 г. Ф. М. Достоевский процитировал Гоголя: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа… Прибавлю от себя: и пророческое… Повсюду у Пушкина слышится вера в русский характер, вера в его духовную мощь, а коли вера, стало быть, и надежда на русского человека».
И, право же, не случайно почти у каждого из есть ярчайшие образные воспоминания из детства, связанные со сказками Пушкина, его стихами, так славно укрепившимися «на подкорке». Да уж, «Пушкин — наше все», причем с самого детства. Самое наше русское, родное, исконное, глубинное…
Православная вера навсегда определила, по мнению Пушкина, духовный облик народа. Эти идеи нашли отражение в «Борисе Годунове», в «Исторических записках», в полемике с Чаадаевым, который считал, что «мы черпали христианство из нечистого (т. е. Византийского) источника»…
В своих «Заметках о русской истории XVIII века» Александр Сергеевич отмечал с явным уважением: «В России влияние духовенства столь же благотворно, сколько пагубно в землях римско-католических. Там оно, признавая главою своего Папу, составляло особое общество, независимое от гражданских законов, и вечно полагало суеверные преграды просвещению. У нас, напротив, завися, как и все прочие состояния, от единой власти, но огражденное святыней религии, оно всегда было посредником между народом и государем. Мы обязаны монахам нашею историей, следственно, и просвещением». Скептики, ваше слово?
Поэт в России всегда больше, чем поэт. Тем более Поэт с Божиим даром. Даром неслучайным. Талантом признанным. Протоиерей Василий Зеньковский подчеркивал: «Всеобщая, неподдельная любовь к Пушкину сама по себе есть какой-то удивительный факт в истории русского духа, есть творческая сила нашей культуры».
Россия — непостижимый и противоречивый сфинкс. И Гений, прочувствовавший всю изменчивость своей Родины, стал частицей ее национальной памяти, мерилом культуры, источником слова, хранителем русского духа.
И как не вспомнить все сказанное митрополитом Антонием (Храповицким) в его «Слове пред панихидой о Пушкине» (1899 г.). Ограничимся емкой цитатой: «Все русское общество отобразилось в личности Пушкина. Пушкин понял, в чем ложь и в чем истина для него самого и для России… Что ожидает нашу Русь, отразившуюся в жизни поэта? Ей также открыты пути истины: история, литература и современный опыт вещают ей о том нравственном предназначении ее, которое понял для себя Пушкин, но она отступает от него снова и снова, обнаруживая гораздо более сильную раздвоенность, чем ее любимый поэт. Ужели ее ожидает когда-либо такое же неразумное самоистребление, которое постигло нашего несчастного народного гения? Это известно только Богу»…
PS. Есть интересное предположение, что во второй половине 1830 года состоялась встреча Пушкина с преподобным Серафимом Саровским. Это была та самая Болдинская осень. Некий рубеж духовного переосмысления Поэтом своей жизни, своего творчества. Момент наивысшего духовного подъема. Документальных подтверждений этой встречи нет, хотя известно, что Александр Сергеевич «от скуки» собирался посетить Саровскую обитель. И вдруг в рукописи стихотворения «Отцы-пустынники» есть рисунок монаха в келье, который напоминает облик Серафима Саровского, и вдруг библейские мотивы в стихах и «Маленьких трагедиях», и вдруг пронзительный взгляд, обращенный в самого себя.
Андрей Владиславович Богачёв «Последняя осень. Пушкин»