Создано: 13.10.2022 12:17 | Категория: Папка

ПРОЗА. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ. ПОХОД НА КОРСУНЬ

Татьяна ШОРОХОВА

ПОХОД НА КОРСУНЬ

 (историческая повесть 8+ для детей отроческого возраста)

Вышла в издательстве «Отчий дом» (Москва) в 2005 г.

Историческая повесть Т. Шороховой «ПОХОД НА КОРСУНЬ» посвящена событиям, предварявшим Крещение Руси. Герои повести боярин Ратибор и его сын Любомир – дружинники великого Киевского князя Владимира – принимают участие во взятии Херсонеса (Корсуни). Вторая линия сюжета, герои которой живут в наше время, знакомит читателя с укладом православной семьи, проблемами, которые стоят перед современными подростками. Эта книга о том, как обретается вера – и взрослыми, и детьми; о том, что составляет истинные святыни русского народа; о величии нашей Родины; о долге, дружбе, верности, отцовской и сыновней любви.

 

 Русь! Россия! Матушка!

            Небо над тобой – не измерить. Землю твою – не обойти. Родники твои – не испить. Цветы твои – не перевить в венки.

            Зорями ты изукрашена да радугами. Птицами ты опета да свирелями. Молодцами ты богата да девицами. Да детишками малыми счастлива.

            Храмами ты белыми увенчана. Крестами золотыми ты означена. Колокольным звоном ты утешена.

            Реки твои, озёра синие, моря студёные – со слезой людскою перемешаны.

Мученица! – ты и потерпеть умеешь.

            Воительница! – умеешь и деток своих защитить.

            Сердобольная! – кого не пожалеешь ты на белом свете? О ком не воздохнёшь с молитвой?

            Ясноокая, русоволосая, красоту души под спудом прячущая, Русь – избранница Христова!

СОДЕРЖАНИЕ

Вступление

Древняя столица Руси

Постриги

Чудо

Встреча солнца

Неожиданный поворот

Беда

Жертвоприношение

Испытание веры

Единственный выход

Нежданная радость

Киев

Дикое поле

Пороги

Заговор

Встреча с Крымом

Осада

Город солёного ветра

Монастырь

Мыс Фиолент

Судьбоносная стрела

Невольная помощь

Корсунь

Совет с дружиной

Проводы Оксаны

Дни великой перемены

Наследники князя Владимира

 ДРЕВНЯЯ СТОЛИЦА РУСИ

             Кто на Руси не знает славного города Киева? Кто из купцов заморских не мечтает побывать в нём? На высоких кручах, что встают над могучими водами Днепра, весело скучились деревянные дома с высокими коньками.

            Чем выше в гору, тем дома побогаче: старейшины киевские да бояре живут в них, почти рядом с княжеским подворьем. “Дворцы” – называют их заезжие купцы, глядя на каменные, в двух уровнях, дома киевской знати. А в княжеском-то тереме – самом большом, просторном, высоком – стены в хоромах цветами расписаны, разноцветными плитами с затейливыми узорами облицованы; своды мраморными резными столбами поддерживаются.

            В гриднице  княжеской для верной дружины да дорогих гостей стол дубовый стоит и скамьи широкие. Есть во дворце Киевского князя престол – знак великокняжеской власти – огромный, драгоценными самоцветами украшенный: каждый камешек в своём гнёздышке сидит, днём от солнышка, а вечером от огоньков свечных так и переливается.

Велико хозяйство Киевского князя: тут и дома для отроков-телохранителей – гриди, и избы для челяди , и конюшни, и скотный двор, и амбары и погреба… Много живота  у князя, отовсюду свозят ему добро, разные земли и племена посылают ему дань, а то и дары – как же не почтить славного князя Владимира, крепкой рукой власть над всей землёй Русской завоевавшего?

            Красоту Киева только со стороны реки и увидишь. Да и ту скрывают высокие стены Детинца – крепости киевской. Высоки его земляные валы, глубоки рвы, заполненные водой. Не пробиться врагу через тесные ворота, не вскарабкаться на крутые стены, не развалить опорные башни. Любят киевляне свой город и в лихую годину со всех окрестных сёл да слобод в Детинец сбегаются, его защищают.

            А как мир на землю киевскую приходит, люд простой снова из Детинца по сёлам расходится, к воде спускается – туда, где Почайна в Днепр впадает. Строят ремесленники и торговцы землянки да избы, мастерские да кузни, лавки да склады, если ворог их пожёг и разграбил. Да если и наводнением слободу у Почайны смывает, всё равно киевляне на прежнее место возвращаются: у воды и мастерить сподручней, и торговать. В каком ещё городе найдёшь столько купцов? В какой гавани насчитаешь столько ладей да стругов?

            Богата столица Руси, славна! Да только не хвалится своим богатством и славой князь Киевский, потому что знает: есть на свете город, покрасивее Киева; есть на земле держава, славнее Руси; и город тот – Царьград, а держава – Византия. Есть о чём задуматься Киевскому князю, есть о чём помечтать и к чему стремиться. И не только ему, да и дружине княжеской, много повидавшей-повоевавшей, но греческой силы так и не достигшей. Потому что сила греческая – от Бога Истинного. А киевская-то сила служением идольским поубавлена.

            Вот и думает Киевский князь Владимир вместе с мудрыми боярами русскими, как Руси ещё крепче стать? Князь думает, а жизнь тем временем своим чередом идёт.

 ПОСТРИГИ

             Дружинник Ратибор устроил сыну пострижение в отроки, как водится на Руси, на четвёртом году жизни. В то утро незнаемое раньше волнение разбудило мальчика ни свет ни заря. Он прошлёпал босыми ножками к лавке, на которой спал отец, тронул его за плечо и обеспокоено сказал:

            – Вставай, тять, а то не успеем.

            Отец вскинулся, долго моргал спросонья, уставившись на сына. Когда же до него дошёл смысл сказанного, улыбнулся широкой, счастливой улыбкой, сел на лавке, подхватил сынишку на руки и спросил приветливо:

            – Не спится, родной? Понимаю, сынок. В свои постриги и я встал раным-рано. Дело-то какое! В отроки тебя постригаем, посвящаем в дружинники.

            От их тихого говора проснулась мать, чутко спавшая в эту ночь. И заныло её сердце материнское, и запричитала она над сыночком, словно прощалась с ним навсегда. И когда наряжала Любомира в белую, с красной, широкой вышивкой рубаху, готовясь вести единственного сына на дружинный двор, то много светлых слезинок уронила на его золотистые, слегка курчавые, ещё не стриженные от рождения волосики.

            На всю жизнь запомнил Любомир этот день. Двор их был полон коней, наехавших отовсюду гостей и родственников. У мальчонки рябило в глазах от ярких одежд и сверкающей сбруи. Было шумно и весело, как ещё ни разу в жизни. Рослые, светловолосые, голубоглазые дядьки его улыбались задорно и по-доброму, а самый старший из них – стрый  Вышеслав – поднял Любомира, звонко поцеловал в щёку и зычно сказал:

            – Совсем вырос, паробок!  Пора уже и в дружинники подаваться!

            В тот день повсюду цвела черёмуха, и её запах полюбил Мирко на всю жизнь. Как и праздники. И сияющее весеннее солнце.

            На княжьем дворе, в том его углу, где размещалась дружина, уже всё было готово к постригам. Дружинники, нарядно одетые, ударяя мечами о щиты, громогласно встретили Любомира, когда он вошёл во двор в сопровождении отца и гостей. Здесь, на глазах у всех, остригли под гребёнку тонкие, пушистые волосы мальчика – по кругу со всей головы. Крепкие руки Ратибора подхватили сына и посадили на богато убранного боевого коня. Дружина издала бравый клич, отец стал одаривать гостей мехами, тканями, посудой – каждому по его чину и званию.

            Но прежде у подножия деревянной статуи Перуна отец принёс жертву богу, к которому обращались все дружинники-славяне в своих нуждах. Петух с ярким оперением мгновение бился в огне после того, как его, стреноженного, волхв Людота бросил в пламя костра.

            А потом, по случаю постригов, начался пир и общее веселье. Сам князь Владимир присутствовал на нём и даже поднял заздравную чашу за нового отрока. После полудня Любомир и не заметил, как уснул, прислонившись к широкому отцовскому боку. Ратибор бережно отнёс сына в тень и положил его на травку. С того торжества Любомир стал в дружине своим человеком.

 ЧУДО

             Максим Любанов вот уже третий день не мог прийти в себя от счастья. Ещё бы! У него – ученика обычной школы – появилась возможность три летних месяца провести в Крыму. Он ещё никогда не ездил дальше Санкт-Петербурга. Зато теперь ему предстояло проехать через всю страну с севера на юг – от Великого Новгорода до Севастополя.

            – Вот и ты пройдёшь путём “из варяг в греки”, – пошутил отец, отпуская Максима с бабушкой Верой к её давней подруге.

            – Любит тебя Господь, – улыбнулась мама, – и подарил тебе нечаянную радость.

            Конечно, Максим Любанов знал, что чудеса на свете бывают, но чтобы настоящее, невиданное чудо случилось с ним – такое на его коротком веку произошло впервые. Бабушка ему рассказывала о многих чудесах, которые происходят с верующими людьми по молитвам к Богу, однако Максим воспринимал её рассказы как сказки и не очень-то в них верил. Но теперь Максим убедился сам, что чудеса посылаются людям свыше, если искренне попросить Господа о заветном желании и немного потрудиться ради Христа.

            В этом году бабушка впервые взяла внука в храм на Пасхальную всенощную службу. Максиму совсем не хотелось идти в церковь и находиться там всю ночь, но папа был в командировке, мама оставалась дома с маленькой Алёнкой, и поэтому Максим пошёл с бабушкой Верой, так как оказался в семье за старшего. Вот тогда, за праздничной службой, когда в храме все пели и ликовали, и пришла ему в голову мысль попросить Бога о самом-самом. А это “самое-самое” было давним Максимкиным желанием поехать на юг, к морю.

            И Максим Любанов, стоя в храме, то вместе со всеми пел “Христос воскресе из мертвых…”, то в глубине сердца просил Спасителя о ниспослании чуда.

            “Ведь Тебе так просто устроить, чтобы я на каникулах оказался на Чёрном море”, – мысленно повторял Максим и верил, что Воскресшему Богу подвластно всё.

            В день Пасхи и потом в течение месяца никакого чуда не происходило: Максим был огорчён и разочарован и больше не хотел слушать ни о каких чудесах. И вдруг на их адрес пришло письмо – Максим сам забирал его из почтового ящика. Это была весточка от бабушкиной университетской подруги, которая разыскала её через много лет и пригласила приехать в гости.

            “Я живу одна в просторной квартире, – писала из Севастополя Елена Ивановна, – приезжай, дорогая Верочка, летом. Можешь с внучкой или внуком – места всем хватит”.

Эти слова грянули для Максима, как гром среди ясного неба, и теперь он с некоторым страхом, но и с благодарностью, поглядывал на иконы, которые висели в их доме. Ему, ученику уже седьмого класса, наконец-то стало ясно, почему бабушка часто повторяет – “Без Бога не до порога” – и всегда крестит отца и его, Максима Любанова, перед их выходом из дома.

 ВСТРЕЧА СОЛНЦА

             Семья дружинника Ратибора – рослого, тридцатилетнего боярина – просыпалась рано. Нередко на рассвете поднимался и шестилетний Любомир, как две капли воды похожий лицом на отца. В те дни, когда отец был в отъезде по ратным делам, мальчик тихо выскальзывал во двор, шёл к перелазу, перемахивал через ограду и бежал по росной траве на ближнюю гору.

            Сорочка Любомира намокала от росы, липла к коленкам, босые ноги зябли, мокрые травинки приставали к ступням, но мальчик, уже привычный к утреннему холодку, торопился взбежать на вершину до восхода солнца.

            Миг, когда розовый краешек светила показывался из-за синего заднепровского леса, Любомир, затаив дыхание, всякий раз переживал как чудо. У него на глазах умирала ночь, и рождался день. Солнце являлось из земли и поднималось на небо, наполняя всё вокруг радостным светом.

            “Где живёт солнце, и можно ли дойти до его дома? – задумывался Любомир. – А почему бывают дни, когда его на небе нет, а идёт дождь или снег?”

            Много разных вопросов толпилось в любознательной голове мальчика. Вопросов, на которые он ещё не знал ответов, но знать хотел.

            Любомир, глядя на восходящее солнце, прижмуривался – и в этот миг светило начинало казаться ему огромным человеком, в животе которого пылает яркий огонь. Через несколько минут становилось больно смотреть, и видение исчезало, но Любомир всерьёз считал, что только что он видел Даждьбога,  о котором рассказывала ему бабка Светозара и в праздники пели девицы, водя хороводы на лугу.

Мальчик почтительно кланялся солнцу и чувствовал на своём лице его тепло – нежное, едва уловимое, как дыхание матери над своим изголовьем, когда она в темноте наклонялась над сыном, чтобы поцеловать перед сном.

            Любомир не сомневался, что светило его видит и слышит, и, обращаясь к нему, спрашивал:

            – Почему я и ты – ходим, а ещё я пью и ем, и машу руками, а деревья, травы и цветы сидят на одном месте? Почему птицы летают, а я нет? А звёзды на ночном небе – это твои дети?

            Но безмолвно поднималось светило всё выше и выше в небо, и мальчику казалось, что оттуда кто-то пристально смотрит на него.

            Так и рос Любомир, пытаясь понять окружающую природу и жадно впитывая всё, с чем встречался впервые. Отец и мать, и бабушка Светозара порой уставали от его вопросов и тогда любовно говорили мальчику:

            – Чудак ты у нас, Любко.

            Долгими вечерами слушал мальчик рассказы бабушки о старине. С их помощью он усваивал обычаи своего рода, веру славян, неписаные правила жизни.

            А когда Ратибор возвращался из походов, Любомир расспрашивал отца о битвах, о врагах земли Русской, о воинских доспехах… Мальчик гордился отцом, и его сердце наполнялось отвагой, жарким желанием скорее вырасти и стать доблестным ратником, тем более, что он уже был посвящен в дружинное воинство и даже научился довольно метко стрелять из лука, который сделал ему Ратибор.

 НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ

             Отец Максима Любанова Николай Иванович редко работал в родном городе: он занимался восстановлением разрушенных и обветшавших православных храмов и поэтому ездил в командировки по всему русскому Северу. Но именно на это лето выпал ему заказ в Великом Новгороде, что и дало возможность Максиму и бабушке Вере отлучиться из дома почти на три месяца, так как мама с Алёнкой оставались на попечении отца.

            Максимка не только любил своего отца, но ещё и глубоко уважал его за знание старины. Любовь к истории и традициям предков перешла к мальчику по наследству, и в свободные часы они с отцом подолгу говорили о князьях, доспехах дружинников, битвах и даже древнерусском зодчестве. Незадолго до отъезда в Крым у Максима произошла с отцом очередная такая беседа, скорее похожая на экзамен. Отец считал, что коль сыну выпадает счастье отправиться на юг, то он непременно должен знать как можно больше о пути “из варяг в греки”. Он даже предложил Максиму с бабушкой добираться в Крым не через Москву, как принято, а через Киев – центр древнерусского государства, “мать городов русских”, как пишется в летописи.

            В этот вечер они сидели вдвоём в кабинете отца и говорили, говорили, говорили… Свет белой ночи мягко освещал комнату, придавая ей уют и таинственность. За окном цвела черемуха, запахом которой пропахли все уголки их старого деревянного дома, выстроенного после войны ещё дедом Максимки Иваном Владимировичем.

            Стояли майские дни – соловьиная пора, и поэтому время от времени отец и сын прерывали беседу, заслушиваясь птичьим пением.

            – В десятом веке, при князе Владимире, – говорил отец, – Киевская Русь лежала широко: от нашей новгородской земли на севере, почти до Чёрного моря на юге и от Карпатских гор на западе до Волги на востоке, а это по тем временам – огромная территория. Как ты думаешь, Максимка, что позволило нашим предкам создать такое обширное государство?

            – Причин много, – отвечал мальчик, – но думаю, папа, что основной были наши большие реки с множеством притоков. Они служили в древности главными дорогами для славянских племен. Помнишь, ты мне рассказывал, что славяне жили не только по берегам Волхова? Я тогда ещё никак не мог запомнить название реки Припять. Главной рекой, конечно, был Днепр. А ещё и Ока, и Рось, и множество притоков, – Максим замолчал, соображая, что же ещё к этому добавить?

            Отец не торопил сына, и мальчик снова увлечённо заговорил, прижимая поочерёдно пальцы к ладони.

            – По рекам Великие князья спускали к Киеву собранную дань – это раз. По речным и озёрным дорогам приходили к нам наёмные воины-варяги – это два. По Днепру и дальше – по Чёрному морю – русичи попадали в богатую Византию. Это три.

            – А что русские купцы возили в византийские города? – допытывался Николай Иванович. Он знал, что жизнь древних славян нравится сыну, который прочитал о своих предках уже несколько книг. Отец ждал правильного ответа, и Максим с уверенностью начал:

            – Славяне отсюда привозили то, что давал лес. Наши предки были отличными охотниками, а в лесу обитало много пушных зверей. Вот и торговала Русь мехами. Ещё торговали русские купцы воском и мёдом, добытыми в дуплах деревьев.

            Отец заулыбался и пошутил:

            – Теперь я понимаю, почему ты любишь трескать мёд столовой ложкой, а мамина любимая одежда – это шуба. – И, помолчав, Николай Иванович добавил, – память крови вытравить из человека невозможно.

            – И правда, папа, тысячу лет прошло, а привязанности у  нас остались такими же, как и у наших предков. Ведь кроме любви к мёду и мехам, у нас сохранилась и тяга к путешествиям, к приключениям. И всё та же неведомая сила тянет нас к югу, к Чёрному морю, по пути “из варяг в греки”.

            Глаза отца потеплели. Ему нравилось, что у сына есть чувство родства со своими предками, есть ощущение живой причастности к родному народу, к его прошлому, его традициям. Вглядываясь в голубоглазое, окаймлённое волнистыми светло-соломенными волосами лицо сына, отец задал Максиму очередной вопрос:

            – Сынок, встречалось ли тебе описание пути “из варяг в греки”?

            – Да, конечно, в Начальной летописи. Я недавно нашёл его и даже в этом месте оставил закладку.

            С этими словами мальчик встал с кресла и подошёл к книжной полке. Он снял книгу “Повести Древней Руси”, открыл нужную страницу и прочёл вслух:

            – “…бе путь из Варяг и из Грек по Днепру, и верх Днепра волок до Ловоти, и по Ловоти выйти в Ылмерь озеро великое, из него же озера потечет Волхов и втечет в озеро великое Нево, из того озера внидет устье в море Варяжское. И по тому морю идти до Рима, а от Рима прити по тому же морю ко Царюгороду, а от Царягорода прити в Понт море, в не же течет Днепр”.

            Максим оторвался от книги и сказал:

            – Все географические названия я уже перевёл. Мы с бабушкой едем к Понту, то есть к Чёрному морю.

            – Молодец! – похвалил отец. – Ну что ж, коль так, попробуй Максимушка, решить практическую задачу. Ты – новгородский купец. У тебя – большая родня: братья, сыновья, племянники, внуки-отроки. За осень и зиму вы набрали много товара и хотите продать его византийским купцам в Киеве, а то добраться и до самого Царьграда. Как ты будешь организовывать  путешествие своего торгового дома?

            Задав вопрос, Николай Иванович подошёл к распахнутому окну, постоял минуту, глядя на небо. Он давал сыну возможность обдумать ответ. Щёлкали соловьи, отчего белая ночь переливалась песенной радостью.

            – Во-первых, – начал Максим, – я прикину, сколько добра можно получить за наш товар. И если товара много, а торговля обещает быть выгодной, то пошлю посланца за Варяжское море и найму там отряд варягов для охраны моего каравана. Хотя мои семейные – тоже не из робкого десятка и хорошие воины, но им-то надо заниматься торговыми делами. Потом надолблю лодок-однодеревок  в таком количестве, чтобы хватило и на товар, и на припасы. Снаряжу ладьи и для стражи и для всех семейных, отправляющихся со мной на юг. И ещё я найму опытного проводника, который хорошо знает проход по рекам и волоки. И подберу для переноса лодок по волокам и разгрузки товара крепкую, сильную, здоровую челядь. А ещё заготовлю кожаные мешки, чтобы товар не промок, если лодки вдруг перевернуться или попадут под ливень – по мере ответа Максим всё более увлекался, встал, зашагал по комнате.

            – А если, – прищурил глаза отец, – с тобой начнёт проситься в путешествие твой внук двенадцати лет, возьмёшь его с собой или посчитаешь, что он ещё юн?

            – Считаю, что надо брать, – подумав немного, ответил Максим. – Ведь на Руси даже в военные походы ходили четырнадцатилетние отроки. К этому времени, как ты мне сам рассказывал, они уже были обучены воинскому искусству. И луком умели пользоваться, и мечом, и копьём, и боевым топором и – чем там ещё? – палицей, булавой… А для торгового дела тоже нужно знать немало. Чего стоит только запомнить путь с волоками! – Максим запнулся, сам удивляясь столь нелёгкой задаче, вставшей перед ним, как наяву, словно это он был внуком русского купца. Помолчав, мальчик убеждённо добавил, рассекая воздух ребром ладони, – Будь я дедом, я бы взял двенадцатилетнего внука! Особенно, если бы он сам стал проситься. Помнишь, когда мне было только девять лет, дедушка брал меня с собой на сдачу моста через речку Тосну? Да! Я бы внука взял.

            Николай Иванович улыбнулся:

            – А ведь я неслучайно задал тебе такой вопрос, сынок. Тебе сейчас как раз двенадцать лет. В Древней Руси, как ты сам ответил, это не такой уж детский возраст. Следуя традициям наших предков, твоя поездка “из варяг в греки” тоже не должна быть праздной. И вот тебе задание. Ты знаешь, что на окраине Севастополя есть древний город Херсонес. В наших летописях – Корсунь, в византийских – Херсон. Постарайся узнать как можно больше о его истории. Меня интересует период с первого по десятый век от Рождества Христова. Посети Херсонесский музей-заповедник, побывай на раскопках и всё интересное запиши. Помни, поездка на юг – гостевая только для бабушки Веры. А для тебя пусть она будет первой научной экспедицией: в конце лета, по возвращении в Новгород, ты мне представишь отчёт о своей первой экспедиции. Договорились?

            Такого поворота Максим не ожидал. Кроме моря, в котором мальчик мечтал плавать с утра до вечера, ему теперь предстояла и работа: знакомство с музейными экспонатами, просиживание в библиотеке, посещение раскопок... Но он почему-то совсем не огорчился, что придётся отрывать время от “ничегонеделания”. Наоборот! Отцовское поручение говорило о том, что он, Максим Любанов, уже достаточно взрослый, и ему можно поручить настоящее, серьёзное дело. Максим понимал, что у отца есть причины дать сыну именно это задание, и он спросил:

            – Пап, а почему тебе интересна история Корсуни?

            – Почему? Да потому что в русских летописях сохранились сведения о том, что с киевским князем Владимиром на Корсунь ходили новгородцы и псковитяне. А Западные ворота в нашем Софийском соборе с древнейших времён назывались Корсунскими. Кроме того, в Новгороде с воеводой Добрыней побывал и священник Анастас Корсунянин, с помощью которого князь Владимир овладел византийским Херсоном. Так что связей с Корсунью у Новгорода немало. А как знать, может, и наши предки ходили к Херсонесу с князем Владимиром?

            – И теперь я пройду их путём! Вот здорово!!

Было очень поздно. Ночь выбелились, смягчила краски. Максим подошёл к отцу. Николай Иванович встал и перекрестил сына широким древним крестом – благословил. У них в семье было принято детей на ночь благословлять.

            “Не нами заведено, не на нас и кончится” – говорила бабушка, которая приучила Максимкиных мать и отца соблюдать эту русскую традицию. В их семье желали друг другу не только спокойной ночи, но и Ангела-Хранителя.

            С таким пожеланием ушёл Максимка к себе и в эту ночь. Чувство особой ответственности и даже какой-то непонятной приподнятости было у мальчика на душе. До отъезда оставалось ещё недели три, и он желал всем сердцем, чтобы они пролетели побыстрее.

            Максим уснул с ожиданием чего-то неизведанного, манящего вдаль. Во сне увидел славянского отрока, который сидел в долблёной лодке среди тюков с мехами и наблюдал с середины реки за лосем, пьющим воду у далёкого берега.

 БЕДА

             Беда случилась в тот год, когда отец с дружиной князя Владимира ушёл на ятвягов  за реку Неман. Как-то среди ночи Любомир проснулся от истошного вопля матери. Простоволосая, она трясла сына за плечо.

            – Горим, сынок, вставай, – испуганно выкрикивала мать сквозь слёзы, прижимая к груди годовалую Верхуславу. – Беги к соседям, зови людей на помощь!

            Семилетний Любомир подхватился и, путаясь ногами в длинной сорочке, выскочил на крыльцо. Ничего не разбирая в темноте, мальчик наугад добежал до ворот и стал выдавливать плечом тяжёлый засов. Освободив одну створку, он распахнул её и, уже выбегая на улицу, заметил, как мелькнула в темноте белая рубаха матери: мать мчалась с деревянными вёдрами к колодцу.

            Отрок нёсся вдоль заборов, стучась во все ворота, которые попадались ему, и, не помня себя, надрывался в крике:

            – Пожар! Горим! Спасите!! Помогите!!

            Его детский голосок терялся в собачьем вое, доносившемся с родного двора: это рвался с цепи любимый пёс Буян, обезумевший от близкого огня.

            Вдруг улица ярко осветилась, и по ней запрыгали огромные корявые тени. Мальчик в ужасе оглянулся и увидел над своим домом громадное рыжее зарево, лизавшее языками пламени лохматое ночное небо. Повсюду во дворах лаяли псы, и люди стали понемногу просыпаться, выглядывать из дверей, а завидев пламя, хватали вёдра, багры и в страхе за свои жилища и живот, торопились к горящему дому с одной мыслью – во что бы то ни стало остановить пожар, не дать огню переброситься на соседние постройки.

            Последние силы уже покидали запыхавшегося Любомира, когда он, оббежав всю округу, еле плёлся в сторону горящего дома, где сновали люди, откуда доносились мужские голоса и бабьи причитания. Как вдруг просеменившая мимо старуха прошамкала ему прямо в ухо:

            – Беги на холм к Перуну, проси о помощи богов!

            Надежда словно окрылила Любомира, прибавила ему сил. Богов он почитал: так научили сына отец и мать. И мальчик направился ко двору князя, где на холме за теремом стояло изваяние Перуна – с серебряной головой и золотыми усами.

            Здесь, на холме, освещённом пламенем ритуальных костров, горевших днём и ночью, Любомир повалился на утоптанную землю перед деревянными истуканами и плакал, и просил, и вымаливал у Перуна, чтобы тот остановил огонь, сохранил дом и оставил всех целыми и невредимыми. Долго, до самого рассвета, не вставал мальчик с колен. Весь свой детский страх он изливал искренними умилостивительными словами и обещал Перуну за спасение их дома и семьи воздать самые богатые жертвы, когда вернётся отец.

            С первыми лучами солнца вконец обессилевший отрок поднялся на ноги и, пошатываясь, медленно пошёл в сторону дома. Отсюда, с холма, Любомир умел легко находить его среди других строений по высокому коньку, венчавшему крышу. Но теперь на том месте, где ещё вчера стоял их дом, зияла чернотой мёртвая пустота и курился дым. Чем ближе подходил Любомир к пепелищу, тем острее ощущал запах гари, тем пронзительнее сжималось сердце жутким предчувствием чего-то непоправимого.

            На выгоревшем подворье трудились перемазанные сажей люди, растаскивая баграми обгоревшие брёвна и слеги . Под дымящимся бревном посреди двора мальчик увидел обугленную пасть Буяна и поспешно отвернулся, понурив голову. Сдерживая слёзы, Любомир перевёл дыхание, угасил стон. Никого так не любил Буян, как его, всегда прыгал от радости, когда появлялся Любомир во дворе, руки ему лизал, лицо…

            В дальнем углу усадьбы, возле уцелевшей изгороди, стояла люлька Верхуславы. Мальчик подошёл к ней, посмотрел на спящую сестрёнку. В изнеможении он сел возле неё на пенёк, опустил голову на колени и провалился в сон. Вскоре Любомир проснулся от сестринского плача и покачал люльку, однако Верхуслава не унималась. Тогда, взяв сестрицу на руки, брат пошёл искать маму, но её нигде не было видно. Он спрашивал у всех подряд, не знают ли, где сейчас мать. Но люди опускали глаза и поспешно отходили к дымящемуся пожарищу. И только их сосед – старый и суровый воин-варяг Фёдор, которого Любомир всегда побаивался, – глянул мальчику прямо в глаза и как-то неожиданно мягко и тихо сказал:

            – Мужайся, Мирко. Осиротели вы. Нет у вас больше мамки.

            Перевернулось небо перед глазами отрока, и земля ушла у него из-под ног. И уже не чувствовал он, как сильные руки подхватили и Верхуславу, и его. А когда пришёл в себя от холодной воды, выплеснутой на грудь и голову из ковша, безутешно заплакал: перед глазами так и мелькала мать – в белой рубахе, простоволосая, бегущая к колодцу… Никто не вытирал Любомиру горючих слёз, потому что понимали люди, что нет слов в человеческом языке, которые могли бы облегчить такое горе.

            В тот день Верхуславу забрала к себе одинокая вдова, жившая неподалёку, а Любомира их сосед, боярин Фёдор, задержавшийся в Киеве из-за ранения, увёл на дружинный двор. Часто приходил к Любомиру сын Феодора Иван. Он приносил с собою то мёд в сотах, то пирог с яблоками и угощал Любомира, пытаясь хоть немного скрасить его горе. Иван часами занимался с отроком, обучая его метанию копья, приёмам ближнего боя, работе со щитом… Сын боярина Феодора унаследовал от отца воинское ремесло, являясь отроком князя Владимира. Но по младости лет в походы его ещё не брали. Он, наученный служить князю верой и правдой, учил этому и Ратиборова сына.

            Здесь, на княжеском подворье, сын дружинника и дождался Ратибора, вернувшегося из победного похода на ятвягов. С этого момента началась для Любомира настоящая взрослая жизнь, наполненная учёбой и постижением воинского ремесла.

            Они с отцом стали жить в дружинном доме, а Верхуславу отвёз Ратибор в семью брата Вышеслава под женский присмотр. Но долго ещё ходил Любомир на родное пепелище и, сидел там в одиночестве, смахивая невольные слёзы, однако так, чтобы никто их не приметил. И только один раз мальчик увидел, как сострадательно смотрел на него с крыльца своего дома старый воин Фёдор и, тронутый этим сочувствием, горько жалея себя, Любомир вскочил и побежал прочь.

 ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

             С богатой добычей вернулась дружина князя Владимира из-за Немана. В благодарность Перуну – “дружинному” богу – приносились щедрые жертвы. Идольское изваяние среди других кумиров возвышалось над городом, и люди всё несли и несли к его подножию благодарные приношения, приходя к нему порой целыми семьями.

            Но недостаточными показались они старейшинам Киева. И посовещавшись с князем Владимиром, ревностно почитавшим славянских богов, объявили волхвы, что Перун ждёт по древнему обычаю жертвы человеческой. Придавленные своим личным горем, отстранённо стояли среди толпы киевлян боярин Ратибор и сын его Любомир, когда бросали жребий, – кому из юношей и девиц умереть, богов ради. Сердца многих людей, имеющих сынов и дочерей, похолодели в тот миг, когда главный киевский волхв, распорядитель идольского капища, приготовился назвать имя жертвы.

            Затаившая дыхание толпа вдруг вздрогнула, колыхнулась, задохнулась криком:

            – Ивана! Боги выбрали Ивана-варяга! – донеслось до слуха мальчика. Он не сразу понял, что речь идёт об Иване, сыне их соседа – старого боярина Фёдора, который после пожара заботливо отвёл Любомира на дружинный двор, отдал его там в надёжные руки. Часто Иван проведывал малого до возвращения Ратибора из похода.

            Невольный стон вырвался из груди Любомира. Он так любил Ивана, сына Фёдора, за тихий нрав, застенчивую улыбку и терпение, с которыми юный варяг учил мальчика метать копьё и другой воинской премудрости, лаской и пониманием покрывая все его промахи и неудачи.

            И теребя отца за рукав, Любомир со слезами в голосе спрашивал:

            – Тять, они убьют Ивана? Скажи, они его убьют?

            Отец смотрел в землю, потупив глаза, и молчал. Он, не раз рубившийся на поле брани рядом с боярином Фёдором, неоднократно спасённый им от смерти и увечий, теперь должен был стать одним из палачей сына своего соратника, не смея его защитить, ибо такова воля богов.

            Ратибор сжал ручонку вопрошавшего сынишки и пересохшими губами прошептал:

– Мы не можем спасти Ивана. Боги прогневаются на нас, если мы вступимся за него.

            И от этих слов отяжелело сердце храброго воина, и подумал он: “Страшен закон славянский!”

            А сынишка, продолжая теребить отца за рукав, громко шептал ему:

            – Мне Иван говорил, что греческий Бог, Которому он молится, любит людей и не требует жертв, а хочет, чтобы все люди были добрыми и любили друг друга. Почему же нужно убивать людей для Перуна?

            Ратибор испуганно зажал рот Любомиру и хмуро произнёс:

            – Молчи!

            К дому боярина Фёдора отправились послы, чтобы привести Иоанна к жертвеннику. Вскоре они вернулись и сообщили старейшинам, что Фёдор отказался выполнить волю богов и не отдал сына.

            – Мы сказали варягу, – объясняли послы, – отдай нам Ивана, боги требуют его крови.

            А он нам отвечал:

            – Не боги это, а простое дерево: нынче есть, а завтра сгниёт. Бог же один. Ему служат греки и поклоняются. Сотворил Он Небо и землю, и звёзды, и луну, и солнце, и человека, и предназначил его жить на земле. А эти боги что сделали? Не дам сына моего бесам.

            Услышав это, толпа взревела и кинулась к дому старого воина. От сотен ног, бегущих по дороге, взметнулась пыль, которую бросал в лица людей невесть откуда налетевший ветер. Небо покрылось серыми тучами, стало низким, тревожным.

            Часто перебирая ногами, поспешал Любомир вслед за отцом, боясь промолвить вслух хотя бы слово. А сердце его разрывалось от одной мысли, мучилось одним вопросом: “Я хочу жить, и мамка хотела жить, и Иванушка хочет. Почему же люди должны убить не врага, не вора, а своего собрата? Зачем это нужно нашим богам?”

            Когда Любомир с отцом, изрядно поотстав, подбежали к дому боярина Фёдора, они увидели, как толпа с оружием в руках уже разнесла двор своего соратника и подступила к дому. Распалившиеся киевляне кричали:

            – Дай сына своего, да принесём его богам!

            До слуха Любомира донеслись слова старого воина:

            – Если боги они, то пусть пошлют одного из богов и возьмут сына. А вы зачем совершаете им требы?

            Ратибор и Мирко, стоявшие поодаль, увидели у самого дома багряный плащ князя Владимира, услышали, как гикнула толпа, навалившись на дом, подсекла под Фёдором и Иваном сени. Распахнулась сорвавшаяся с петель дверь. Перед мальчиком мелькнуло лицо отрока, обращённое к небу и рука Фёдора, занесённая для наложения креста.

            Любомир уткнулся лицом в рубаху отца и плакал, дрожа всем телом. Он уже не видел, как рухнули опоры, повалились балки и брёвна, погребая под собой Ивана и боярина. Не видел, как отшатнулся князь Владимир, заметив струйку крови, вытекшую из-под обломков. Не видел, как стыд и раскаяние на миг покрыли лицо великого князя, как сникла толпа, обличаемая совестью – пришельцев убили!  – и мёртвая тишина покрыла содеянное злодеяние…

            Ратибор поднял Любомира на руки и первым мимо своего пепелища пошёл в сторону дружинного двора. Никто не окликнул его, потерявшего недавно любимую жену, а теперь и добрых соседей. Поняли, что ему, опытному и бесстрашному воину, невыносим образ такой смерти. И только близкий к князю Владимиру боярин по имени Мировей проводил Ратибора недобрым, подозрительным взглядом.

            В то лето горе сблизило Любомира с отцом настолько, что они почти не расставались. Только на время походов оставался Любомир на дружинном дворе и долгими ночами, ожидая возвращения отца, молился неведомому Богу: “Греческий Бог, Который любит людей. Сделай так, чтобы тятька вернулся домой живым и здоровым”. И по этой детской, чистой, горячей молитве Ратибор всегда возвращался из сражений целым и невредимым.

 ИСПЫТАНИЕ ВЕРЫ

             До отъезда на юг оставались считанные дни, и Максим старался провести их с пользой для предстоящего путешествия. Он ещё раз внимательно прочитал “Повесть временных лет” и с полной ясностью определил, что Корсунь – величайшая святыня для славян, потому что именно там принял Крещение Киевский князь Владимир со своей дружиной, и это Крещение продолжает сказываться через тысячу лет на русской истории, в том числе и на повседневной жизни его, Максима Любанова, семьи.

            В последний перед отъездом выходной день отец и сын Любановы гуляли вдоль Волхова и говорили о том, какую роль сыграло Православие в истории нашего народа. Над берегом возвышалась крепостная стена Новгородского кремля – Детинца, названного так потому, что при его строительстве славяне-язычники положили под основание крепости в жертву богам живого ребёнка.

            – Ты должен хорошо усвоить тот факт, – говорил отец, – что к древним славянам – пахарям, охотникам, воинам – письменность, книжность, культура вышли через церковные  двери. Все созидательные силы нашей страны на протяжении тысячи лет питались из источника церковной жизни. И если сегодня мы с тобой знаем, что убить человека, украсть, солгать, жестоко обращаться с людьми – это плохо, то этим мы обязаны Православной Церкви, которая учила русский народ любить ближних, полагать душу свою за друзей своих, относиться к другому так, как ты хочешь, чтобы относились к тебе. И знаешь – когда оглядываешься на наше дохристианское прошлое, то видишь, что вера Христова не могла не прийти на Русскую землю.

            – Почему ты так думаешь, папа? – спросил Максим. Он допускал мысль, что принятие Русью христианства было исторической случайностью.

            – Во-первых, в этом убеждают те добрые нравы, которые царили у племени полян, живших в центре Киевской Руси. Скромность, стыдливость, гостеприимство, простота, честность и многое другое было в характере наших предков, о чём ты и сам можешь прочесть в книгах. А во-вторых… – отец помолчал и вдруг задал Максиму неожиданный вопрос:

            – Скажи, многие ли твои одноклассники верят в бессмертие души?

            – Нет, всего несколько человек, и то – каждый по-своему, – отвечал мальчик.

            – Вот видишь! А ведь ещё не ведая о Христовом Царстве Небесном, каждый славянин знал, что душа после смерти попадает в ирий, – сказал Николай Иванович. – Тебе ничего не напоминает это слово?

            – Есть такой цветок – ирис, – произнёс Максим и вдруг понял, что сейчас сделает маленькое открытие. – Папа, по-моему, ирис значит “цветок из ирия”?

            – Наверное, ¬– засмеялся отец. – Но ты понял, что значит само понятие “ирий”?

            Максим немного подумал и воскликнул:

            – Так это же рай!

            – Вот именно! Славяне помещали ирий на небесном острове и считали, что туда улетают перелётные птицы, там живут души умерших предков. А вот теперь и сделай вывод, каким разрушительным для русской духовности был почти весь XX век неверия, если сейчас даже среди детей редко кто ощущает бессмертие собственной души, – вздохнул отец. – А ведь некогда славяне, все до одного, знали, что есть жизнь за гробом. Вот на это развитое религиозное чувство нашего народа и была привита Богом христианская вера. А вся предыдущая история славян была их приготовлением к посвящению Истинному Богу.

            Отец и сын взглянули на купола и звонницы белых новгородских храмов за рекой. Помолчали, любуясь древней мощью и красотой. Потом долго и задумчиво смотрели на тёмные воды Волхова. Солнце стояло высоко, соединяя сиянием и блики на воде, и кресты на куполах, и яркую зелень молодой листвы.

            – Ты хорошо помнишь то место в “Повести временных лет”, где описывается обращение в веру князя Владимира? – спросил, поворачиваясь к Максиму, отец.

            – Более или менее. А что ты хочешь выяснить?

            – Хочу, чтобы ты напомнил мне, в каком году и в какой последовательности приходили посланники от разных вер в стольный град Киев.

            Прогуливаясь, Любановы вошли в ворота Новгородского Кремля и подошли к величественному памятнику тысячелетия России.

            Максим засмотрелся на коленопреклонённую перед Крестом Христовым женскую фигуру, олицетворяющую Россию, его любимую Родину. Поразмыслив над вопросом отца, Максим ответил:

            – Под 983-м годом Нестор Летописец рассказывает об убиении в Киеве христиан – варяга Фёдора и его сына Иоанна. А в году 986-м приходили волжские болгары хвалить свою магометанскую веру. Потом пришли иноземцы из Рима, за ними – хазарские евреи. А потом и греки прислали Владимиру своего мудреца. В Летописи он назван Философом.

Отец удовлетворённо кивнул. Он в очередной раз порадовался, что Максимка первую русскую Летопись знал хорошо.

            – Да, трудная задача стояла перед князем Владимиром, – немного помолчав и глядя на скульптурное изображение Крестителя Руси, сказал Николай Иванович. – Он должен был разобраться в том, что есть Истина, и какая вера содержит её в себе. А ведь князь Владимир был дитя своего времени: беспощадный в сражениях воин, коварный политик, погубивший родного брата, страстолюбец, имевший несколько жён и множество наложниц… Кроме этого, он был очень молод. Представь себе – в ту пору Владимиру было только двадцать три года!

            – Я об этом как-то не задумывался, – удивился Максим. – Вот нашему соседу Жоре Суханову тоже двадцать три года, а он – беспробудный пьяница, и ему уже непосильно ни одно серьёзное дело.

            – Ты на Георгии крест не ставь! – строго урезонил Максимку отец. – Он парень добрый, хоть и пьёт. Да и мама его, Анна Кирилловна, стала в храм ходить, молит Христа о его спасении, в своих грехах кается. И когда очистит она свою душу от грехов – изменится и сын. Вот увидишь – пройдёт время, и наш несчастный сосед снова обретёт человеческий облик. Лишь бы Анна Кирилловна не изнемогла в духовной брани, лишь бы она руки не опустила, а настойчиво стучала в двери Божьего милосердия. И будет ей от Господа по вере её.

            – Пап, а почему сейчас так много пьяниц и наркоманов? – спросил Максим. – У нас в школе о наркомании говорят так же запросто, как о погоде.

– Есть в мире силы, сынок, которым хочется уничтожить наш народ. А лучшее средство для этого – сначала опьянить его, заморочить голову и потихоньку сживать со свету. Но знай, если наш народ протрезвеет, он многое поймёт… – Николай Иванович помолчал. – Но мы уклонились от темы. Скажи, сынок, что больше всего поразило князя Владимира в рассказе греческого Философа?

            Пожурённый отцом и немного сникший, Максим снова оживился:

– Картина Страшного Суда. Когда Киевский князь увидел праведников, идущих направо в рай, и грешников, идущих налево в ад, то сказал, вздохнув: “Хорошо тем, кто справа, горе же тем, кто слева”. На это Философ заметил ему: “Если хочешь с праведниками стать, то крестись”.

            – А ты когда-нибудь задумывался, Максим, что значит быть крещёным? – неожиданно повернул разговор отец.

            Максим знал, что его крестили младенцем во имя Отца и Сына и Святаго Духа, соблюдал многие христианские традиции, которым следовала их семья, но о значении своего крещения ещё всерьёз не задумывался. Поэтому смутился, чувствуя, что не может ответить отцу по существу.

            Николай Иванович обнял сына за плечи и пояснил:

            – Со временем ты подробно узнаешь об этом церковном Таинстве. А сегодня запомни, что в Таинстве Крещения мы посвящаемся Богу, отрекаемся от сатаны и дел его – то есть от всякого зла, и наименовываемся воинами Христовыми. Вот сегодня ты вспомнил о людях порочных. Что с ними происходит? Коротко говоря процесс “расчеловечения человека”. А во Христе, если ученик Спасителя следует Его заповедям, совершается одухотворение человека – он восходит к святости, к богоподобию, понимаешь?

            – Да, понимаю. Но многое мне ещё не ясно.

            – Что же тебе не ясно?

            – Что значит “человек – образ Божий”? Не тело же наше имеется в виду!

            – Конечно, не тело, сынок! Человек не только плоть, но и дух. Мы обладаем умом, который выявляется посредством слова. Что на уме человека? – не узнать, если он не скажет или не напишет слова. Слово рождается из мысли. Так и Бог-Отец, Надмирный Ум, – рождает Слово, то есть Своего Сына. Слово, обращённое к человеку и человечеству. У каждого из нас есть своё мысленное небо. Какие мысли плывут по нему? На какие действия побуждают человека? Какие чувства взращивают в нём? Следить за своими помыслами, сопротивляться мыслям пагубным, умножать благие – в этом и состоит духовная жизнь человека.

            – Значит, Иисус Христос – Слово Бога–Отца, Рождённое на земле?

            – Да, сынок. В лице Христа–Спасителя нам Бог оставил образ, которому мы должны подражать, который должен в нас отразиться. Душа наша должна освятиться Словом Бога Отца.

            – Теперь мне стало понятно песнопение, которое я слышал в церкви на Пасху: “Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся!”

            – Я рад, что ты уяснил. Тебе ещё многое будет открываться. Каждый истинный ученик Христа призывается к рождению в Слове.

            – Как это?

            – Это когда человек не только знает заповеди Божии, но и исполняет их в жизни. А скажи, сынок, заповеди Христовы легко исполнять? – отец взглянул сыну прямо в глаза.

Обличаемый совестью, Максим низко опустил голову:

            – Не всегда. Особенно в школе, среди неверующих. А ещё труднее среди друзей. Ты же знаешь, папа, на нашей улице все мальчишки – неверующие.

            Два дня назад до Николая Ивановича дошли тревожные слухи: знакомые слышали от Максима бранные слова и видели его среди курящих мальчишек с сигаретой в руках. Поэтому отец и решил вопрос поставить остро, чтобы сын раз и навсегда обрёл решимость жить благочестиво.

            – А как ты думаешь, если воина, который сражается за своё земное отечество, окружат на поле брани противники, он что – должен перестать сражаться, должен сдаться в плен и на стороне врага пойти воевать против своей родины? – Николай Иванович ещё раз испытующе посмотрел в глаза сыну.

            – Нет, папа, воин не должен быть предателем, даже если остаётся на поле брани один.

            – Кроме земного отечества, сынок, у нас есть Отечество Небесное. Там ждут тех, кто любит добро, умеет жалеть и прощать людей, спешит на помощь человеку, оказавшемуся в беде… За верность этому Отечеству положили свои души варяги Фёдор и Иоанн, тысячи христианских мучеников, миллионы русских верующих людей в безбожное лихолетье. Наша семья также призвана стоять на посту, охраняя Царство Небесное прежде всего в своём сердце. Вот почему и ты, и я, и бабушка Вера – воины Христовы. Вот почему мы должны творить добро и правду даже тогда, когда многие вокруг встали на путь грешной жизни. Учись, Максим, быть стойким в своих убеждениях. Учись настоящему мужеству. Не раболепствуй перед злом, даже если оно рядится в одежды мальчишеской дружбы. Помни, что с момента Крещения для человека на границе добра и зла нет нейтральной полосы. Всё, с чем мы соприкасаемся в жизни, либо освящает нашу душу, либо её оскверняет. Поэтому, пусть образ твоих мыслей, твоих чувств, твоих слов и поступков всегда озаряется светом Христовой веры.

            Сказав это, Николай Иванович повернулся лицом к Софийскому собору и, перекрестившись, произнёс:

            – Да знаменуется на нас свет лица Твоего, Господи!

            Николай Иванович продолжал стоять, светло глядя на церковные купола, и молчал. Максим понял, что отец молится. Через несколько минут он взял сына за руку, заглянул ему в лицо.

            – Жить по вере предков нелегко, сынок. В этом и состоит Крест Христов. Но посмотри, Россия – Родина наша – преклонилась перед этим Крестом, и если мы – русские, то мы тоже должны последовать России-матушке. Да и на Софии Новгородской купола в форме воинских шлемов неслучайно.

Отец сделал несколько шагов, рассматривая памятник. Максим шёл за ним. Николай Иванович снова повернулся к сыну.

            – Я не требую от тебя никаких обещаний, – заговорил он, – и считаю, что ты уже достаточно взрослый, чтобы среди своих жизненных ценностей определить главные. Знаешь, каким вопросом терзались русичи тысячу лет? – Максим промолчал. – “Как жить, чтобы святу быть?” У нас с тобой нет права быть хуже наших предков.

            – Со своей любовью к русской истории я в классе и так, как “белая ворона”. Мне приходится в чём-то быть как все, чтобы считаться среди друзей “своим”.

Отец понимал Максимку и глубоко сочувствовал ему. Но он знал и то, что этот мужской разговор нужно довести до конца, и поэтому сказал сыну:

            – Знаешь, родной, если твои друзья – настоящие, то они примут тебя таким, какой ты есть. А если нет, то фальшивой “дружбой” дорожить не стоит. Проси у Христа настоящего друга, близкого тебе по духу, и ты обязательно встретишь в жизни такого парнишку. Только проси настойчиво и не сомневаясь.

            Николай Иванович и Максим снова вышли на берег и поднялись на мост. Мальчик посмотрел на памятник Александру Невскому, стоящий на берегу Волхова: воин на коне – защитник и хранитель Православной веры – казалось, призывал и его, Максима, в свою дружину. Так же, как и в тринадцатом веке, древняя русская река несла медленные воды, отражая голубое небо с белыми, пухлыми облаками. Былинная река, легендарная, кровная жила Руси.

            Максим Любанов смотрел теперь на Волхов, на небо и берега как-то по-особенному. Что-то величественное, неотмирное входило в его сердце. Через предметы окружающего мира проступал высокий смысл самого факта человеческой жизни, и его, Максима, присутствия в ней.

            До дома Любановы шли молча. Максим чувствовал, что он вступает в новую полосу своего земного существования, которая требует от него неподдельного мужества, верности всему их роду, преданности исконной русской правде. В его голове снова и снова всплывали слова “как жить, чтобы святу быть?”, и его душа обретала твёрдость, которую ранее он в себе не ощущал.

            А вечером в своей комнате, когда все в доме уснули, Максим опустился на колени перед образом Спасителя и попросил:

            – Господи! Дай мне веру, которую имели мои предки и имеет отец. Дай мне веру, как у князя Владимира, как у Александра Невского, как у всех русских святых. Укрепи меня, чтобы я никогда не предавал Тебя и был верным сыном Русской земли!

            А когда иссякли слова, мальчик просто стоял перед Христом с искренней жаждой сердца.

            В эту ночь Максим долго не мог уснуть. Он везде и во всём ощущал Бога, и это чувство вездеприсутствия Божия больше не оставляло мальчика. Он уверовал всем своим существом.

 ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫХОД

             Когда Любомиру минуло одиннадцать годков, собрал князь Владимир в своём тереме бояр и старейшин киевских – совет держать. Был туда приглашён и Ратибор как муж умный и рассудительный. Любомир радовался за отца, что не обошёл его своим вниманием князь Киевский, и, сидя в дальнем углу двора, с нетерпением ждал Ратибора. Он чувствовал, что там, в княжеской горнице, сейчас совершается что-то очень важное не только для князя Владимира, но и для него – Любомира, для отца и для всей Руси.

            Солнце уже клонилось к западу, когда увидел Любомир спустившихся с крыльца на княжий двор самых уважаемых людей Киева. Он дождался, когда отец, простившись со всеми, направился в сторону дружинного двора, и побежал ему вдогонку.

            Ратибор, услышав за спиной шаги бегущего сына, остановился.

            – А–а, вот ты где, Любко, а я как раз иду за тобой, – сказал отец. – Пойдём-ка, сынок, прогуляемся к реке. Мне с тобой поговорить надо наедине.

            Они уверенно зашагали к выходу с княжеского подворья, а потом дальше вниз, через ворота в крепостной стене вышли к берегу Славутича. Речная ширь обдала сердце Любомира простором, вольным ветром, ослепила золотом солнечных бликов на зелёной воде. Отец и сын пошли в безлюдную сторону, оставляя за собой пестроту стругов и ладей с яркими парусами. Ратибор выбрал удобный пригорок, заросший некошеной травой, указал сыну:

            – Сядем здесь.

            Они долго смотрели на реку и молчали. Любомир, воспитанный по обычаю славян, знал, что негоже торопить взрослых расспросами, а нужно почтительно дожидаться, когда они сами начнут говорить с тобой. Ратибор, наконец, обнял сына и доверительно, как взрослому, сказал:

            – Наступают для Руси новые времена. Князь Владимир решил искать для своего народа другую веру. Об этом он и совещался сегодня с нами. И согласились мы поддержать князя, потому что видим – с тех пор как погибли Фёдор-варяг с сыном Иваном, не находит Владимир себе покоя. Всё ищет чего-то, а чего – и сам ещё не знает. Но по всему видно: не люб стал ему закон славянский, как и нам с тобой, сынок.

            Ратибор помолчал, словно раздумывая, продолжать дальше или остановиться.

            – Ладно, скажу тебе ещё, Любко. Ты отрок уже серьёзный, болтать лишнее не будешь. Было дивное видение князю Владимиру. Он рассказал о нём, но взял с нас клятву, что пересказывать его мы никому не будем. – Боярин помолчал, окидывая взглядом берег за Днепром. – Поэтому скажу только, что неведомая святая сила движет сердцем князя Владимира. Вот, Любомир, и решили сегодня киевские старейшины направить посольство в те страны, где есть вера, отличная от нашей, – продолжал Ратибор. – Сказали они Владимиру: “Если хочешь, князь, в самом деле разузнать, какая вера лучше, то ведь имеешь у себя мужей мудрых: пошли их к другим народам, выяснить, кто как служит Богу”. И вот выбрал князь Владимир десять мужей, в том числе и меня, и повелел нам пойти сначала к Волге, в Болгарию, потом к немцам и дальше к грекам. Через три дня, сынок, предстоит мне отправиться в путь-дорогу, а ты это время перебудешь у стрыя Вышеслава. За Верхуславой присмотришь – ей-то уже пять годков, пора учить уму-разуму да баловство всякое пресекать. Помогай дядьке по хозяйству. Делай всё, что поручит он тебе, добротно, на совесть. Не постыди чести отца своего и памяти матери своей. Как скоро мы вернёмся, я не ведаю. Знаю только, что от этого посольства большая польза будет Русской земле.

            С этими словами Ратибор поднялся, ещё раз окинул взглядом речные волны, пологий берег за рекой и упругой походкой воина направился в сторону города. Любомир шёл позади и часто вздыхал, потому что всегда сильно скучал по отцу, когда Ратибор надолго отлучался по случаю войны или по делам княжеским.

            Время последней разлуки с отцом тянулось особенно долго. Любомиру было бы легче прожить эти месяцы на дружинном дворе, где все его любили, и пусть скупо, по-мужски, но умели посочувствовать. И хотя Вышеслав со своей женой не обижали отрока с Верхуславой, их сиротство рядом с родными детьми дядьки ощущалось острее.

            Дом Вышеслава стоял неподалёку от Лыбеди, где был выстроен загородный дворец князя Владимира. К брату Ратибора нередко заходили боярин Мировей, рыжебородый, огромного роста человек лет тридцати пяти, и старый волхв Людота. Почему-то они всегда приезжали поздним вечером под покровом темноты и закрывались с Вышеславом в дальней комнате, не пуская туда никого из домашних. Когда они покидали дом боярина, Любомир не видел, но таинственность их посещений наполняла сердце отрока недобрым предчувствием, тем более что Мировей при своём появлении всегда подозрительно вглядывался в сына Ратибора.

            С каждым днём Вышеслав становился всё мрачнее и мрачнее, мало разговаривал даже с женой, а на детей нередко грозно покрикивал. Какая-то тяжёлая дума лежала на его сердце. Любомир видел, что душа дядьки терзается.

            Отрок любил Вышеслава, помнил его доброту, весёлые шутки в дни их прежних гостеваний с отцом в доме Ратиборова брата, щедрые подарки, которыми он порой баловал сироту, и потому Любомир страдал, не понимая, чем ему помочь. И мальчик задумал выяснить, зачем приходят к Вышеславу боярин Мировей и волхв Людота – седобородый старик с мохнатыми бровями под загорелой лысиной и колючими, как шипы будяка , глазами. Но как это сделать, он не знал, уповая только на какой-то особый случай. И такой случай представился отроку самым неожиданным образом.

            В тот день жена Вышеслава Светлана попросила Любомира вытащить из дальней комнаты боярские шубы, вытряхнуть из них пыль, а затем, развесив по двору, выжарить на солнце. Меха шуб были покрыты узорчатыми тканями, и потому их надо было часто переворачивать, чтобы краски не выгорали. До вечерней зари провозился Любомир с зимней одеждой дядькиной семьи. Ещё горячими от солнечного прогрева, внёс он шубы в дальнюю комнату, развесил на крючки возле больших сундуков, в которые предстояло спрятать шубы до зимы. Здесь его, намаявшегося под жарким солнцем, сморил сон. Любомир, устроившись на сундуке за развешанными шубами, решил часок поспать. Но проспал он гораздо больше, проснувшись от приглушённого говора в комнате. Прислушавшись, Любомир понял, что рядом находится дядька со своими поздними гостями. Мальчик притаился, боясь, что его могут обнаружить. Из своего убежища ему ничего не было видно, зато он хорошо слышал всё, о чём говорили боярин Мировей, волхв Людота и Вышеслав. Голос стрый имел басовитый, важный; Мировей говорил с хрипотцой, а в речи волхва было что-то визгливое – его голос всегда был неприятен отроку.

            – Я потому доверился тебе, Вышеслав, – говорил волхв, – что ты никогда ничего не жалел для славянских богов. Твои жертвы Перуну не меньше княжеских, а молитва ему горяча. Чуть что – ты на холме возле наших богов: у них ищешь помощи, у них выпрашиваешь удачи. Вижу, что ты нашим богам не изменишь, хотя многие теперь шатаются.

            – И верно, не изменю. Боюсь я навлечь на себя гнев богов. Боюсь за своих детей. Брат мой, Ратибор, как-то при мне похвалил веру греческую. Вы знаете, чем это кончилось! И дом его сгорел, и жена. Дети осиротели. Страшна месть Перуна!

            При этих словах Вышеслава испуганно сжалось сердце Любомира, мелькнула мысль: “А если и правда наши боги отомстили отцу?” Но тут же, вспомнив убитых киевлянами боярина Фёдора и сына его Ивана, мальчик сказал себе: “Нет! Эти боги ненасытны! А греческий Бог милостив”.

            И Любомир снова прислушался к разговору дружинников и волхва Людоты.

– И я боюсь наших богов, – говорил Мировей. – И потому сделаю всё, чтобы князь Владимир забыл о своём намерении навязать славянам другую веру.

            – Мировей, это не так легко, – ответил волхв. – Я вижу, что сердце Владимира отвернулось от обычаев предков. Всё на бабку свою, Ольгу, ссылается, мудрость её на пирах хвалит, всё просит певца Духовлада гимны петь в её честь. Да и матери своей не забывает. Малуша-то с Владимиром живёт, а она – крещёная! Крест на шее так и носит. Вижу, что дом князя греческим купцам открыт. Нередко их в гости к себе зазывает, о порядках в землях их расспрашивает. Я уже и зелья приворотные в снедь Владимиру подсыпал – ничего не берёт князя, не повёртывается сердце его к Перуну. Вижу, что хоть он и подходит к нашему богу среброголовому, хоть и жертвы ему ещё приносит, но делает это без рвения сердечного, равнодушно, только для вида. А сам себе на уме остаётся.

Волхв помолчал, понизил голос. Но Любомир всё-таки расслышал его слова:

            – Думал я, думал, как сорвать замысел о перемене веры, и нашёл только один выход: послов, которых он отправил в разные земли на законы других народов посмотреть, надо погубить.

            При этих словах Людоты Любомир едва не вскрикнул. Он услышал, как взгорячился Вышеслав, вскочил с лавки, сказал громко:

            – Да ты что, волхв, разума лишился? Там же послом мой кровный брат Ратибор, дети его, сироты, в доме моём живут!

            – А ты не кипятись, поостынь, – охладил Вышеслава Мировей. – Брат-то он тебе только по отцу, а матери у вас разные. Это первое. А второе: разве есть в мире жертва, которую бы ты не принёс Перуну, боярин? Знаю тебя, а потому и утверждаю, что нет. Пусть и послы Владимира будут щедрой жертвой нашим богам. Тогда и князь поймёт, что нельзя идти против закона славянского!

            В комнате воцарилась тяжёлая тишина. После долгого молчания Вышеслав осипшим голосом спросил:

            – У вас уже есть план?

            – Есть, Вышеслав. И ты исполнишь его, потому что на тебя никогда не упадёт подозрение, – сказал Мировей.

            – Что я должен делать? – спросил Вышеслав, медленно ворочая слова, словно тяжёлые камни.

            – Встретить ладью с послами, когда они будут подниматься по Днепру, возвращаясь из Царьграда. Их и гребцов вином угостить с сонным зельем, а когда уснут, пробить ладью и утопить. Я подгоню тебе в нужный момент лодку-однодеревку. На ней доберёмся до берега. А потом по тайным лесным тропам вернёмся на конях в Киев.

            – А если заговор раскроется, если я погибну? – снова вспыхнул Вышеслав.

            – Мы твою семью не оставим. И о детях Ратибора позаботимся, – пообещал волхв.           – Но я говорю это так, чтобы ты успокоился. На самом деле ты мало чем рискуешь, боярин. И только ты один можешь выполнить эту задачу.

            – А что я скажу послам? Как я объясню, что я делаю в двух днях пути от Киева?

            – Ну, это проще простого! – рассмеялся Мировей. – Скажешь, что ехал ещё одну женку себе умыкнуть, да случайно с послами и встретился.

            В комнате снова помолчали.

            – Когда? – коротко спросил Вышеслав.

            – Я заеду за тобой через неделю, – весело сказал боярин Мировей, обрадовавшись удачному исходу столь трудного дела.

            И, поблагодарив богов, заговорщики вышли из комнаты.

            Любомир, от пережитого напряжения и свалившейся на него тревоги за отца, дрожал всем телом. Он понимал, что должен что-то предпринять, чтобы сорвать этот коварный замысел. К утру мальчик тихо выбрался из комнаты, лёг на лавке, но спать не мог. Страшная ноша обрушилась на детские плечи Любомира. Он растерялся, разволновался, почти впал в отчаяние. Но, ощутив своё полное бессилие, Любомир с трудом, слово за словом, стал посылать греческому Богу свою мольбу об отце. Всю свою тревогу он возносил к небу, умоляя Господа спасти Ратибора и послов киевских. Любомир не помнил, сколько он молился. Но когда за маленьким окном забрезжил серый рассвет, мальчик успокоился. Его мысли прояснились, а сердце наполнилось твёрдой решимостью сорвать задуманное боярами во что бы то ни стало. Он не сомневался, что Господь подскажет ему правильный выход, надо только ждать и прислушиваться к голосу сердца. Помня доброту дядьки, Любомир не мог раскрыть заговор, осиротить сестрий.  Да и кто бы ему поверил? И потому он ждал, ждал, что положит ему на сердце Бог.

            Решение пришло в тот день, когда боярин Вышеслав объявил домашним, что ему нужно съездить на неделю в Чернигов, к своей тётке, у которой он уже не был лет пять. И попутчик находится – боярин Мировей, у которого в Чернигове есть свои дела. Вышеслав попросил Любомира, как уже обученного в дружине отрока, внимательно проверить сбрую и оседлать Гнедого. Воспользовавшись этим случаем, мальчик с внутренней стороны тороков  и ремней седла в нескольких местах прорезал кожу, но не на всю глубину, а так, чтобы с внешней стороны ремни остались целыми. Таким способом Любомир значительно ослабил их прочность, рассчитывая, что ремни порвутся в дороге, и стрый вынужден будет вернуться обратно, так и не достигнув цели.

            Когда приехал Мировей, он даже похвалил мальчишку за умелое обхождение с конской сбруей.

            К полудню Мировей и Вышеслав выехали со двора, наспех простившись с домашними.

            После отъезда дядьки, беспокойно текли для Любомира дни и ночи. Не раз он брал Верхуславу за руку, и они шли в укромное место. Там, стоя на пригорке, лицом к полуденной греческой стране, отрок молча молился, пока Верхуслава – синеглазая девочка со светлой косичкой, свисавшей уже ниже лопаток – собирала цветы и ещё неловкими ручонками плела себе венок.

            На четвёртый день томительного ожидания почти на рассвете в ворота громко постучали. Все в доме проснулись, жена и три дочери Вышеслава испуганно сбились в кучу. Верхуслава жалась к Любомиру. Светлана в отсутствие мужа даже боялась выйти во двор. Любомир, взяв светец , отважно шагнул в сени, открыл засов, вышел в темноту.

            – Кто там? – спросил мальчик.

            – Открывай! Это боярин Мировей! Вышеслава везу!

            Любомир узнал голос рыжебородого дружинника. Он сбежал с крыльца и открыл ворота. Вошёл Мировей, ведя под уздцы Гнедого, впряжённого в телегу. В телеге лежал Вышеслав и слабо стонал. Конь Мировея был привязан к заднику телеги.

Пока Любомир закрывал ворота, Мировей крикнул жену Вышеслава и старшую дочь – пятнадцатилетнюю Преславу. На попоне они внесли Вышеслава в дом и положили на лавку.

            – Что? Что с ним? – сквозь слёзы спрашивала Светлана у боярина Мировея.

            – Порвались ремни седла. Упал на всём скаку. Ноги сломал, руку, разбил голову.             Беги за волхвом Людотой – лечить надо Вышеслава.

            – А ты, – обратился Мировей к сыну Ратибора, – Гнедого распряги, да моего коня расседлай – умаялись они, – и, сказав это, Мировей бросил на Любомира раздражённый, злобный взгляд. Но отрок понял, что о причине разрыва ремней Мировей не догадался.

 

НЕЖДАННАЯ РАДОСТЬ

 

            Ратибор вернулся к первым осенним дождям, и теперь Любомир везде ходил за ним следом. Он долго мучился, не зная, говорить ли отцу о сорванном злодеянии, но решил пока помолчать, тем более, что дядька Вышеслав продолжал болеть, был слабым, беспомощным и неожиданно смирным как послушный ребёнок. Ратибор с сыном часто навещали его. Отец много рассказывал о Царьграде. Вышеслав сначала слушал безучастно, но со временем стал задавать вопросы, чтобы узнать каков он – закон греческий. Ратибор и сам ещё многого не знал, но о том, что ему уже открылось, рассказывал радостно, увлечённо. После его посещений как-то теплело на душе у Вышеслава, сердце подсказывало, что не враг он ему – брат Ратибор. Но грех задуманного и неосуществлённого злодеяния камнем лежал на душе, подтачивал его жизнь. Он мучился раскаяньем, но, не имея сил ни в чём признаться, всё хворал и хворал.

            Вскоре после возвращения послов, снова собрались старцы и бояре на совет в гридницу к князю Владимиру, чтобы выслушать посланцев и выбрать для Руси новую веру. И опять Любомир ждал отца, жалея о том, что он ещё мал и не может быть там, где говорят о жизни и обычаях других народов.

            Зато вечером, греясь у печи, Ратибор рассказал сыну, как всё происходило:

            – Всем собравшимся в гриднице, князь сказал: “Вот пришли посланные нами мужи, послушаем же всё, что было с ними”. И обратившись к нам, повелел: “Говорите перед дружиною”.

            Мы рассказали, как молятся в Волжской Болгарии в мечетях, и как у немцев в церквах, и что не нашли мы там никакой красоты. А когда заговорили о греческой земле, то не удержались и, перебивая друг друга, с восторгом рассказывали, как служат греки Богу своему. Поведали мы и об убранстве храмов, и о сладкозвучном пении, и о золотом шитых одеждах священников, и о благоухании… “Не знали – мы на небе или на земле, – говорили мы Владимиру и всей дружине, – ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах”. Сказал я князю Владимиру и тебе скажу, сынок, что не могу забыть красоты той. Каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмёт потом горького. Так и я не могу пребывать больше в законе славянском, а хочу принять закон греческий.

            Ратибор помолчал, улыбаясь ясной улыбкой, словно припоминая что-то очень хорошее. Любомир подошёл к печи и подложил дрова. Пламя накинулось, обвило добычу, напомнив ту страшную ночь, когда сгорело их родное гнездо. Отрок отвернулся и взглянул на необычайно умягчённое лицо отца. Любомир вдруг решил признаться ему в том, что скрывал от всех людей уже несколько лет.

            – Отец, – прошептал мальчик, – я хочу открыть тебе одну тайну.

            Он прикоснулся губами к отцовскому уху и с замиранием сердца произнёс:

            – Когда ты уходишь на войну или по делам, я молюсь греческому Богу, Который любит всех людей, чтобы ты вернулся живым и здоровым. И Он всегда слышит меня, ведь уже четыре года тебя ни разу не ранили в брани. Бог всюду хранит тебя, я это точно знаю.

            У Ратибора на глазах навернулись слёзы. Он взволнованно прижал сына к груди, как совсем маленького, крепко поцеловал его в лоб и щёки и несколько раз повторил:

            – Как ты обрадовал меня, сынок! Как утешил!

            Совладав с волнением и обняв Любомира, отец продолжал рассказывать сыну о том, как говорили сегодня бояре князю Владимиру: “Если бы плох был закон греческий, то не приняла бы его бабка твоя Ольга, а была она мудрейшая из всех людей”. Услышав такое суждение бояр, – продолжал Ратибор, – Владимир спросил свою дружину: “Где примем веру?” И мы отвечали князю: “Где тебе любо”.

            – Теперь, Любко, будем ждать, что решит Владимир.

            – Тять, неужто все бояре за новую веру? – спросил сын.

            – Против был Мировей, но его слушать не стали, – ответил отец.

            Долго не спали в эту ночь Ратибор и Любомир. О многом вспомнили они, о многом перетолковали и с этого дня стали жить ожиданием таинственного, непостижимого, но уже желанного Крещения. О Вышеславе Любомир так ничего и не сказал отцу, а только заметил:

            – Мне кажется, нам надо подальше держаться от боярина Мировея.

            Через несколько дней Киев был взбудоражен необычной вестью: к князю Владимиру прибыло греческое посольство из Царьграда от императоров Константина и Василия. Ратибор был зван на переговоры с послами и после поведал сыну, что приключилась в греческой земле беда: восстание против царской власти. Вот греки и вынуждены просить помощи у Руси. Князь Владимир помощь обещал, но взамен просил руки сестры императоров царевны Анны. Послы пытались объяснить Владимиру, что византийские цари своих сестёр и дочерей не выдают замуж в другие страны, тем более за язычников , Владимир настаивал на своём условии и сообщил послам, что готов принять Крещение. Только безвыходное положение заставило греков дать согласие на брак Анны с Владимиром. Договорились о сроке, когда византийцы должны были привести царевну Анну к порогам, где и встретит её Киевский князь со своей дружиной.

            В тот же день начал князь Владимир собирать войско для помощи Византийской державе. Вскоре шесть тысяч воинов-варягов, служивших наёмниками у Владимира, отправились к грекам. Ушли в расчёте на хорошую добычу и некоторые киевские дружинники. Ратибору же князь Владимир сказал:

            – Ты останешься в Киеве. Пойдёшь со мной к порогам царевну Анну встречать.

            – Позволь, князь, – неожиданно для себя попросил Ратибор, – сына моего, Любомира, с собой взять. Отроку уже двенадцать лет. Ты видел его – он крепок, статен и нашему делу обучен. Помехой дружине не будет.

            – Чай не воевать идём, а за невестой, – засмеялся Владимир. – Бери отрока, пусть попробует нашей походной жизни.

            С ликованием встретил Любомир нежданную радость. Он запрыгал до потолка и пустился в пляс. Отец едва утихомирил сына.

            – Ты не скачи, – строго сказал Ратибор отроку, – а лучше сядь и подумай, что тебе нужно взять с собой в дорогу. А завтра я проверю, хороший ты дружинник, или так себе.

            Сердце Любомира пело, и он даже не заметил напускной строгости отца. Мальчику верилось, что скоро сбудутся все его мечты о ратных подвигах, хотя он прекрасно знал, что поход будет не боевой.

 КИЕВ

             Величаво и привольно катится Днепр на юг, оглаживая берега неспешными волнами. Именно сюда, к славной славянской воде, теперь отравленной чернобыльской бедой, и поспешили бабушка Вера с Максимом, добравшись до Киева. Мосты над рекой казались оковами на могучем теле Днепра, и поэтому воспринимались как что-то временное и случайное. Настоящими были вода, берега, облака, солнце, чайки и то чувство прикосновения к святыне, от которого захватывало дух. Курившая неподалёку стайка юных девушек с ярко окрашенными губами в коротких юбках настолько не вписывалась своим видом в эту величественную картину, что Максиму стало как-то неловко. Громкий смех девушек, крикливые взвизгивания и долетавшая до ушей Максимки брань были чужды и этому небу, и ветру, и широкой воде… Но через мгновение раскрывшаяся перед Максимом Любановым и бабушкой Верой панорама Днепра снова приковала к себе их внимание.

            “Вот он – вековой кормилец славян”, – думал Максим. “Вот она – крещальная купель русского народа”, – шептала бабушка Вера.

            Они стояли у памятника Великому киевскому князю Владимиру, ощущая с князем явное родство, чувствуя над собой покров его святости и силы.

            – Святый равноапостольный Великий княже Владимире, моли Бога о нас, – произнесла бабушка, перекрестившись.

            “Святой князь Владимир, благослови нас”, – мысленно попросил Максим, осеняя себя крестным знаменьем.

            Максим Любанов вспоминал всё, что он читал о жизни древнего Киева, и воображение мальчика вмиг снесло мосты над  рекой и высотки на противоположном берегу и покрыло поверхность Днепра сотнями лодок, стругов, ладей, возвело вокруг Киева крепостные стены, населило разноязыким торговым людом примыкавшие к ним слободы …

            А бабушка Вера, в строгом покрове на седой голове, который она не снимала с тех пор как, овдовела, в сердце своём прозревала тот августовский день, когда входили в воды Днепра древние русичи и принимали Крещение, освящаясь Духом Святым, просвещаясь Словом Божиим. И слышалась душе её молитва князя Владимира, память о которой хранили днепровские берега: “Боже, сотворивший Небо и землю! Призри на новые люди сия и даждь им, Господи, уведети Тебя…” Бабушка и внук молчали, каждый переживая своё. 

            В этот день Любановы долго гуляли по Киеву. Андреевская церковь очаровала новгородских путешественников своей невесомой небесной красотой. Максим ещё раз услышал от бабушки рассказ о том, что в первом веке по этим землям прошёл апостол Иисуса Христа Андрей Первозванный. На киевских горах он водрузил крест и произнёс пророчество, что здесь Господь воздвигнет славный город и украсит его множеством церквей. Память о посещении днепровских круч Первозванным Апостолом пережила века. Люди чтили это место, отмечая его сначала крестами, потом храмами – Крестовоздвиженским, а теперь – Андреевским.

            Отсюда Андрей Первозванный отправился вверх по Днепру, побывал в тех местах, где позднее возник Великий Новгород, и древним торговым путём от Балтийского моря прибыл в Грецию. За проповедь веры Христовой был там схвачен и распят на иксобразном кресте. Но до своей мученической кончины апостол Андрей успел основать Византийскую церковь, которая и передала в Х в. веру Христову Руси.

            – Так ещё в первом веке, – говорила бабушка, – Господь через Андрея Первозванного связал друг с другом две точки на земле, две будущие столицы могучих государств: Византии и Руси. Вера Христова пришла через Херсонес, где побывал по дороге на север Андрей Первозванный, и где тысячу лет спустя крестился Киевский князь Владимир. – И, помолчав, бабушка Вера добавила, – А теперь и нас Господь благословляет поклониться этим святым местам.

            Максим слушал бабушку с глубоким вниманием. Мальчик только сейчас понял, почему флаг русского флота называется андреевским, что обозначает изображённое на нём перекрестие.

            – Да и первый орден России Пётр I учредил именно в честь апостола Андрея Первозванного, – объяснила бабушка.

            В рассказе бабушки Веры Максима поразило то, как Бог “сшивает” нитью событий разные столетия, эпохи и народы. Стоя у Андреевской церкви, он убедился, что жизнь только кажется набором случайностей. Всматривание в прошлое русской земли, заставило Максима Любанова увидеть, что в человеческой истории есть какой-то великий общий замысел. Позднее, разговаривая с отцом, Максим поймёт, что не случайно он принял в своё сердце эту драгоценную мысль именно в Киеве. Отец объяснит ему, что Киев имеет особую духовную власть над русским сердцем, потому что именно отсюда распространился свет Истины Христовой по землям славян.

            Бабушка Вера – в прошлом учительница истории – в Киев приехала только во второй раз, но в столице нынешней Украины ориентировалась так, словно бывала здесь часто. К древним киевским святыням она относилась благоговейно. Поэтому в этот июньский день Максим с бабушкой и оказались в Киево-Печерской лавре – колыбели русского монашества. Больше всего мальчика поразили мощи богатыря Ильи Муромца. Для Максима было настоящим открытием, что Илья Муромец – это не выдуманный былинный герой, а реальный человек. Он во времена Киевской Руси защищал землю Русскую от врагов, а в последние годы жизни принял монашеский постриг. Затаив дыхание, Максим слушал рассказ экскурсовода о том, что несколько лет назад мощи преподобного Ильи Муромца были исследованы учёными, которые обнаружили у святого богатыря множественные переломы ключиц и следы от удара копьём на его плечах и руках. Ещё ученые выяснили, что Илья Муромец болел редким заболеванием гипофиза: оно приводило к утолщению костей и давало рукам огромную силу, но ослабляло мышцы ног . “Так вот почему Илья Муромец был конным ратником!” – догадался мальчик.

            И ещё Максима Любанова, а особенно бабушку Веру, порадовал рассказ экскурсовода об одной женщине из Донецка, чудом исцелённой святым Ильёй Муромцем. Эта женщина два года назад, разыскав в пещерах раку с мощами святого богатыря, долго обливала её благодарными слезами. А потом она поведала людям историю о том, как многие годы была прикована к постели. Однажды ей приснился сон, в котором она увидела человека в русской рубахе, сказавшего ей следующее: “Я – Илья Муромец. Мы с тобой – родственники по крови, у нас одинаковая болезнь. Я исцелю тебя”. И он, взяв косу, начал косить траву, из которой в разные стороны стали расползаться змеи. Наутро женщина встала на ноги. Она удивилась, что ей приснился легендарный герой. Но через несколько дней увидела по телевизору передачу о Киево-Печерской лавре, из которой узнала, что Илья Муромец действительно жил на белом свете, действительно был богатырём, а потом стал монахом.  Он был причислен Русской Церковью к лику святых в XVII веке, и вот теперь, через 800 лет после своей кончины, совершил явное чудо.

            – Ты понял, – шепнула бабушка Максиму, – зачем нужно молиться святым? У Бога нет мёртвых, у Бога все живы.

            Ступая по опадавшим цветкам каштанов, новгородские гости постигали мир древнего Киева. Современная цивилизация, урчащая машинами, орущая чужой музыкой, кривляющаяся непристойностями с прилавков и витрин, дивным образом не касалась их сердец, хотя на каждом шагу цеплялась за глаза и уши шестидесятилетней женщины и двенадцатилетнего отрока. Наверное, поэтому им хватило сил на посещение и Софии Киевской. Этот храм, построенные по образу Софии Константинопольской, притянул к себе Максима непостижимой силой: мальчику захотелось подойти к нему, обнять стены, прослушать их на звук, приложиться к холодным кирпичам горячим лбом. Бабушка не остановила внука в этом неожиданном порыве, она сама встала в храме перед мозаикой Богородицы Оранты, долго и со слезами молилась о возвращении Руси её былой духовной красоты, о единении трёх братских народов – русского, украинского и белорусского.

            А потом бабушка Вера рассказала Максиму, что первый храм Софии  Премудрости Божией воздвигла на Русской земле ещё бабка князя Владимира – святая Великая княгиня Ольга, крещёная в Константинополе. А этот, сохранившийся до наших дней собор, построил в XI веке сын князя Владимира – Ярослав.

            Уже к вечеру утомлённые Любановы прошли от Золотых ворот по Крещатику.

            – Крещатик, – объясняла бабушка, – от слова Крещение. Так называли источник, в котором крестил князь Владимир своих сыновей после возвращения в Киев из Корсуни.

            В эти незабываемые киевские дни, а пробыли Любановы в Киеве трое суток, и Покровский, и Флоровский монастыри приняли под свои своды северных паломников. И ещё много других, дорогих для русского сердца достопримечательностей, увидели в Киеве Максим и бабушка Вера. Не смогли они только побывать во Владимирском соборе, в котором покоятся мощи святого князя Владимира – Крестителя Руси, так как этот храм в последние годы русской истории оказался в руках раскольников.

            Вечером третьего дня, покинув гостиницу, бабушка с внуком отправились на вокзал. Они были утомлены, но ничто не могло омрачить то чувство, которое обрели они в Киеве и которое увозили с собой в будущее. Такое богатство нельзя оценить никакими деньгами. Оно, как понял Максим, наполняет сокровищницу души и остаётся с человеком на всю жизнь.

            В поезде, отправлявшемся из Киева в Симферополь, бабушка Вера с Максимом, еле добравшись до своих полок, уснули крепким сном. Впереди у Максима было необходимое время для того, чтобы осмыслить киевские впечатления и приготовиться к встрече с долгожданным счастьем.

 

ДИКОЕ ПОЛЕ

 

            Поезд подъезжал к Запорожью, и Максим, глядя в окно вагона, удивлялся блёклости и однообразию степной растительности. Бабушка Вера, отложив в сторону Псалтирь, задумчивым взглядом провожала мелькавшие за стеклом дали, осыпанные сухим зноем южного солнца. Наконец она прервала молчание:

            – А ведь мы, Максимка, сейчас преодолеваем то пространство, которое в исторической памяти нашего народа сохранилось под названием Дикого поля.

            – Так это именно здесь было место кочевий печенегов и половцев? Отсюда они ходили на Русь? – с любопытством спросил мальчик.

            – И здесь тоже. Местность эта – особая. Ты сам видишь, насколько она отличается от лесной полосы, в которой мы живём. Известный русский историк Ключевский эту степь на юге России называл азиатским клином, вдвинутым в европейский материк. Он идёт мимо Каспийского, Азовского и Чёрного морей, постепенно суживаясь к западу, и исчезает возле Карпатских гор, – бабушка Вера показала рукой в западном направлении. Немного помолчав, как бы что-то припоминая, Вера Сергеевна продолжала объяснять внуку:

            – Василий Осипович Ключевский говорил, что сколько степи, столько и Азии в Европейской России. Когда-то, учась на историческом факультете, я конспектировала опубликованные лекции историка и почти дословно запомнила одну его фразу: “Здесь искони шла столбовая дорога, которой через урало–каспийские ворота проходили в Европу из глубины Азии страшные гости – кочевые орды, неисчислимые как песок азиатской пустыни”.

            Когда бабушка заговорила о Диком поле, от скучающего вида Максима Любанова не осталось и следа. Он вертел головой, глядя то в левые, то в правые окна вагона. Движение поезда позволяло мальчику легко ориентироваться по сторонам света. Его воображение рисовало и высокую, скрывавшую всадника на коне, траву, и дымы костров, и кибитки, и раскосые чёрные глаза, хищно вглядывающиеся в линию горизонта…

            А Вера Сергеевна продолжала объяснять внуку:

            – Эта степь является основной стихией русской природы, как лес и река. Благодаря ей Россия – переходная страна между Европой и Азией.

            Максим так заинтересовался этим рассказом бабушки, что позднее, уже в Севастополе, он возьмёт I-й том “Курса русской истории” В.О. Ключевского и сделает в свою тетрадь подробные выписки.

            Но сейчас, исполняясь далью бегущего за окнами простора, Максим вспомнил песню, которую так любил напевать его дед:

Ах ты, степь широкая,

Степь раздольная…

            “Не отсюда ли, не от этой ли шири и дали происходит русское слово “удаль”?” – спрашивал сам себя Максим Любанов, зорко оглядывая окоём .

            Вера Сергеевна заметила, что Максим вошёл в своё любимое состояние – пытливой любознательности, и ждала, что он вот-вот засыплет её вопросами. И они последовали незамедлительно. Опять завязалась беседа о географии родного Отечества и истории нашего народа.

            Бабушка объяснила Максиму, что степь эта будет тянуться до моря. Её пересекают великие русские реки Днепр и Волга, благодаря которым славяне на этой территории вступали в общение с другими народами, имели выход к южным морям и странам.

            – Но степь для Руси несла не только благо, – говорила внуку Вера Сергеевна. – Она несла нашему мирному народу множество бедствий, будучи для Древней Руси тяжёлым бичом.

            И бабушка снова вспомнила слова профессора Ключевского, которые позже будут записаны Максимом Любановым в заветную тетрадь: “Борьба со степным кочевником, половчанином, злым татарином, длившаяся с VIII почти до конца XVII века, – самое тяжёлое историческое воспоминание русского народа, особенно глубоко врезавшееся в его памяти… Тысячелетнее и враждебное соседство с хищным степным азиатом – это такое обстоятельство, которое одно может покрыть не один европейский недочёт в русской исторической жизни” .

            Провожая сёла и полустанки, мелькавшие за окном, Максим Любанов удивлялся, что его соотечественники сумели обжить эту суровую местность, воздвигли в Диком поле города. И хотя внешний вид города, к вокзалу которого подошёл киевский поезд, мало приглянулся Максиму, но Запорожье пахнуло на мальчика древностью и значительностью своего названия. Где-то в этих местах, севернее города, находились знаменитые днепровские пороги, упоминание о которых не раз встречалось мальчику в исторических книгах.

            “Запорожье, – думал Максим, – значит за порогами. Значит, где-то именно здесь погиб князь Святослав – отец Святого Владимира. Но откуда взялись пороги в этой степи?” – снова задался вопросом Максим и, повернувшись к бабушке, спросил:

            – Бабуля, скажи, что ты знаешь о порогах?

            Вера Сергеевна, только что купившая кулёчек черешни у торговавшей в вагоне бойкой девушки, положила его перед внуком на стол, и собралась с мыслями. Немного помедлив, она сказала:

            – Во-первых, сейчас увидеть пороги в таком виде, в каком их создала природа, нельзя. Они затоплены водой в связи со строительством Днепрогэса. Во-вторых, много веков назад на пути “из варяг в греки” днепровские пороги были самым тяжёлым препятствием для Руси. В начале ХХ века значительных порогов насчитывалось десять, а тысячелетием раньше – семь.

            Ты уже знаешь, Максимка, что лицо Русской земли представляет из себя обширную равнину. Однако эта равнина включает как низменности, так и возвышенности. Одна из них – Авратынская – начинается недалеко от Карпат и тянется с запада на восток через Волынь и Подолье. Её отроги между нынешним Днепропетровском и Запорожьем пересекаются с Днепром. Поэтому в этом месте река делает крутой изгиб к востоку. Длина этого соприкосновения составляет несколько десятков километров. Отроги Авратынской возвышенности, как передают их очевидцы, имели разные формы. По берегам Днепра в виде отдельных гор были рассеяны огромные скалы. Берега были отвесными, наподобие каньона. Они сжимали широкую реку, русло которой было загромождено скалистыми островами и перегорожено широкими грядами камней. Иногда такая гряда сплошь загораживала реку – это и был порог. А если в гряде были разрывы, в которые могли пройти суда, то такую преграду называли забором.

            Максим слушал, буквально раскрыв рот. Бабушка Вера взглянула на внука, улыбнулась, погладила его соломенного цвета волосы и сказала:

            – Тебе, родной, пора уже читать серьёзные исторические труды. По-моему, интересом к истории нашего Отечества ты пошёл в бабушку. Да и дед твой, Иван Владимирович, Царство ему Небесное, хотя строил мосты, но книги по истории Отечества читать любил. А уж географические особенности русского пространства знал превосходно.

            И бабушка Вера, перекрестившись, снова о чем-то задумалась. А Максим Любанов решил во что бы то ни стало приступить к изучению истории России по серьёзным трудам, а не только по популярным книгам для детского чтения, которыми он пользовался до сих пор. Исключение составляли только “Повести Древней Руси”, подаренные Максиму отцом год назад, за что мальчик был ему очень благодарен.

            Рассказ бабушки о порогах, которые теперь скрыты от человеческих глаз, глубоко заинтересовал мальчика. Поэтому в Севастополе в его толстой тетради появилась и такая запись: “Небольшие размеры русских однодеревок облегчали им прохождение порогов. Мимо одних Русь,  высадив челядь на берег, шестами проталкивала свои лодки, выбирая в реке вблизи берега места, где было поменьше камней. Перед другими, более опасными, она высаживала на берег и выдвигала в степь вооружённый отряд для охраны каравана от поджидавших его печенегов, вытаскивала из реки лодки с товарами и тащила их волоком или несла на плечах и гнала скованную челядь. Выбравшись благополучно из порогов и принёсши благодарственные жертвы своим богам, она спускалась в днепровский лиман, отдыхала несколько дней на острове св. Елевферия (ныне Березань), исправляла судовые снасти, готовясь к морскому плаванию, и, держась берега, направлялась к устьям Дуная, всё время преследуемая печенегами. Когда волны прибивали лодки к берегу, руссы высаживались, чтобы защитить товарищей от подстерегавших их преследователей. Дальнейший путь от устьев Дуная был безопасен… Это – мучительное плавание, исполненное невзгод и опасностей”.

            После отправления поезда из Запорожья, бабушка, обняв Максимку, стала вспоминать:

            – Лет пятнадцать назад я была в этих местах на экскурсии. В то время было принято путешествовать на турпоездах. В Запорожье есть остров Хортица, на котором приносили языческие жертвы наши предки, пробившись через пороги. Во времена Святослава и Владимира на острове рос огромный дуб – Перуново дерево. Возле него убивали петуха, втыкали стрелы, полагали кто хлеб, кто мясо. Теперь на острове Хортица устроен музей истории казачества. Может быть, даст Бог, когда-то и ты побываешь в нём.

Максимка, переполненный информацией и радужными мечтами о том, что, когда он вырастет, то обязательно объездит все знаменитые уголки Руси, ещё долго смотрел в окно, лёжа на верхней полке. Он не заметил, как уснул. Бабушка Вера разбудила внука, когда поезд уже подъезжал к Симферополю.

 ПОРОГИ

             Ясным днём золотой осени уходила дружина князя Владимира к порогам. Уходила пышно, разодето, разубранно. Любомир никогда ещё не видел князя Владимира таким нарядным: алый плащ с вышитой оторочкой, сияющая на солнце застёжка, зелёные сапоги, меч с узорной рукоятью и в кожаных теснённых ножнах с бронзовым наконечником, украшенным орнаментом… Да и сам отрок был одет добротно: отец справил ему красные сапоги, рубаху с вышивкой, настоящий походный плащ. Кольчуга и шлем, поножи  и поручи , меч и щит – всё было у Любомира, как у любого из отроков, отправлявшихся в поход. Мальчик был самым младшим в княжеском войске. Кроме бояр и наёмных варягов Владимир взял с собой и дружину отроков – гридь. Многих из юных отроков Любомир хорошо знал, а с Угоняем и Братилом крепко дружил. Они были постарше мальчика года на четыре, но никогда перед ним не заносились, уважая его отца да и самого Любомира за простую доверчивую душу, за безоглядную отвагу и верность данному слову.

            В русской дружине во все времена ценили настоящую дружбу, “чувство локтя”, готовность подставить в трудную минуту плечо, так как без этих качеств победить врага в сечах было бы невозможно. Не только личная храбрость, но и соборность, то есть умение действовать сообща, вместе, являлись залогом победы в брани. И эти качества дружинника были не менее важными, чем превосходное владение мечом и боевым топором. Верность общему делу – вот что скрепляло дружину лучше всякой клятвы и присяги.

            На ладьи и струги воины грузились так, чтобы родственники были вместе. Любомир отплывал на одном судне с отцом и его сродниками. Ратибор взял в свою ладью и друзей Любомира – Угоняя и Братилу, чьи отцы ушли в Византию на помощь греческим императорам. В ладье князя Владимира мальчик заметил воеводу Добрыню – дядю князя по матери – со своим сыном и отроков-смердов. Ещё в одну ладью под парусом с изображением солнца собиралась семья боярина Мировея. Впрочем, у Любомира не было времени следить за всеми, так как он вместе со взрослыми подносил с берега на ладью то, что было по силам. Припасы загружались и в лодки-однодеревки.

            Наконец, гребцы налегли на вёсла, и водная стихия начала отделять русичей от берега. Любомир сидел на вёслах рядом с отцом, который, наклонившись к сыну, сказал:

            – На вёсла налегай в меру, не рвись, как горячий конь. Надо, чтобы ладья шла ровно, без рывков, трудись с разумением.

            С передовой лодки донеслась походная песня, разлилась поверх воды между желтеющими берегами, плеснулась в сердца дружинников и, подхваченная ими, полилась к синему небу, к киевским кручам, отозвалась грустью в душах родных, оставшихся на берегу.

            Любомира охватила безбрежная радость – радость первого настоящего дела в жизни. Нахлынувшее чувство было настолько сильным, что мальчик оставил на время песню, но вскоре его ещё детский голосок влился в общий многоголосый хор. Так было положено начало спуску к низовьям Днепра.

            Князь Владимир рассчитал путь по воде таким образом, чтобы к порогам прийти засветло и, переночевав под охраной стражи, начать поединок с рекой, ощетинившейся каменными грядами. Шум воды Любомир услышал задолго до того, как Днепр стал уклоняться влево, входя руслом в отвесные берега. Под этот шум дружина и спала, набираясь сил перед испытанием её на прочность характеров и мышц.

            С рассветом ладьи потащили волоком по берегу, а небольшие лодки-однодеревки стали уходить в шум, в брызги, во встречные волны, вздымавшиеся от ударов воды о скалы, в пенные бурлящие сугробы у камней, то острых, то закруглённых, торчащих над клокочущей рекой.

            Любомир упросил отца пройти пороги водой на лодке. Ратибор понимал, что сейчас самый подходящий момент для научения сына, поэтому он взял в руки шест и, отчаянно работая им, вышел на стремнину. Мальчик зорко наблюдал за работой отца, отталкивавшегося шестом от камней. Отрок чувствовал, как лодка вскидывалась на воде, бурлящей под днищем. Казалось, что волны бились в борта сразу со всех сторон.

            Любомир вцепился двумя руками за край, туловищем прижался к кожаному мешку, закреплённому у кормы. Страха не было, но всё естество мальчика напряглось, и это напряжение усиливалось в те моменты, когда казалось, что лодка разлетится вдребезги, устремлённая потоком воды на острые камни. Но ловкие и уверенные движения Ратибора предотвращали крушение снова и снова.

            Семь раз пришлось перетаскивать лодку волоком через пороги. Этот, исполненный опасностей, путь длился не один день. Люди были изрядно измучены, но не теряли бодрости. Любомир же чувствовал себя счастливчиком, испытывая трудности, которые по плечу взрослым, тем более что отец иногда давал ему возможность поработать шестом, внимательно следя за действиями сына, чтобы вовремя перехватить шест на случай ошибки.

            Наконец, гладкая степь открылась взору утомлённых путников, вымокших в водяных брызгах, и река привольно и широко разлилась перед ними, успокаивая свои воды, утишая норов. Высадившиеся из лодок-однодеревок ждали, когда подойдут к назначенному месту основные силы Руси, перетаскивавшие ладьи волоком. Разведя костры, они сушили одежду, готовили нехитрую походную пищу, осматривали кожаные мешки с припасами.

            Когда вся дружина была в сборе, на острове, омываемом уже замедляющимися речными волнами, воздали жертвы богам, бросив в воду чёрного петуха. Когда волхвы завершили обряд и все, кто ходил в славянском законе, сложили под величественным дубом свои жертвы, дружинники начали обустраивать стан на правом берегу Днепра. Князь Владимир надеялся именно здесь встретить Анну, как было договорено с Византией.

            Осень стояла тёплая, сухая. Пожухлая трава рыжеватыми волнами лежала до линии окоёма. Любомир увидел вдали всадников. Они долго смотрели в сторону русского стана, но потом, развернув коней, умчались прочь.

            – Печенеги, – сказал Ратибор. – Не думаю, чтобы они решились напасть на нас, но к бою надо быть готовым всегда.

            С этого дня все участники похода надели кольчуги, и далеко не все решались снять их на ночь.

            Прошло несколько дней. Истекли все сроки прибытия Анны. Ожидание становилось томительным, и князь Владимир решил устроить тризну по своему отцу, погибшему от печенегов в этих местах пятнадцать лет назад. Набили жирной степной птицы, наловили рыбы и, приготовив снедь, устроили поминальную тризну. Князь Владимир повелел обнести всех вином из своих запасов, чтобы помянули русичи князя Святослава и погибшую с ним дружину.

            Во время тризны, дружинный певец Духовлад, подыгрывая себе на гуслях, звонким, переливчатым голосом воспел славные дела Святослава. Дружинники залюбовались высоким, стройным певцом с открытым, чистым лицом, с зелёными глазами под бровями вразлёт и кудрявыми, цвета спелой ржи, волосами, падающими на могучие плечи. Духовлад пел не для похвал и не ради награды. Он пел как птица, забывая о слушателях, весь уходя в песню, трогавшую воинов до слёз. За то и любили Духовлада в дружине.

            Ратибор с Любомиром были посажены Владимиром недалеко от князя так, что мальчик хорошо слышал, о чём говорил князь с окружавшими его боярами. Дружинник Мировей рассказывал Владимиру о кончине Святослава, свидетелем которой он был.

            – Ты хорошо знаешь, княже, – говорил боярин, – что отец твой мечтал перенести столицу Руси на Дунай. Но ромеям  такое намерение Святослава было, как вилы в бок. Несколько кровопролитных сражений выдержал князь на придунайских землях, где полегло много русских воев. Мы приносили нашим богам щедрые жертвы, отдавали водам Дуная не только петухов, но и живых младенцев, но боги не помогали нам. Немного осталось у Святослава дружинников, когда он, заключив с греками мир, уходил на Русь. Мы отправлялись к Днепру по морю на ладьях. Святослав хотел идти к Киеву по обычному пути, через пороги. Часть дружины советовала князю не рисковать, а пойти в обход на конях, так как знали, что в порогах сидят печенеги.

            Мировей показал рукой в сторону реки, помолчал. Суровое лицо его стало мрачным. Глаза сузились, сдвинулись к переносице рыжеватые брови.

            – Святослав погиб, потому что доверился грекам, – почти выкрикнул Мировей. –  Обещали они, что пошлют посольство к печенегам, и те пропустят русских домой без препятствий. Но обманули греки, как и тебя сейчас обманывают, князь! Ведь посмотри, все сроки прошли, а Анны нет! Не отдадут за тебя греки свою царевну, напрасно надеешься! Посмеялись над тобой Константин с Василием!! Греки всегда были врагами Руси, врагами и останутся. Из-за них отец твой голову тут положил, из-за них ты хочешь лишить славян нашей веры. Грекам-то выгода, а нам? – и Мировей уставился на Владимира таким взглядом, от которого похолодело у Любомира под сердцем.

            Мальчик, затаив дыхание, глядел на князя и видел, как покраснело его лицо, а руки, державшие поминальную чашу, сжали её так, что побелели костяшки пальцев. Тишина повисла над станом. Недобрая, тяжёлая тишина. Через несколько мгновений, показавшихся Любомиру нестерпимо долгими, Владимир твёрдо произнёс, обращаясь ко всем:

            – Завтра идём на Корсунь. Будем воевать веру. А ты, – глядя в лицо Мировею, сказал князь, – бояр да гридь дерзким словом не смущай, а закончи говорить о том, о чём начал.

            Мировей сник. Затих злобно, угрожающе. Воевода Добрыня хмуро и недоверчиво посмотрел на него и подогнал:

            – Не молчи, коли князь приказывает!

            Мировей, уже бесцветным голосом, продолжил повествование:

            – Когда Святослав понял, что печенеги ждут добычу, он решил зимовать на Днепре в устье реки, не так далеко отсюда. Кончился хлеб, мы ели только рыбу и ослабели. Отправив воеводу Свинельда в Киев за подмогой, Святослав всё-таки пошёл на ладьях к порогам. Я тогда ещё в отроках ходил. Сеча была чуть выше по течению. Печенегов – тьма. По ходу боя видел я, как наш князь упал, уязвлённый стрелой в грудь, но снова поднялся и продолжал сражаться. Печенежский князь Куря ринулся к лодке Святослава. Натиск был страшный, но твой отец, князь, не дрогнул, хотя и был тяжело ранен. Воином жил, воином и умер. Он, учивший нас: “Мёртвые срама не имут!”, не посрамил земли Русской. Уже истекающему кровью Святославу, Куря отрубил голову. Сказывают, что сделал он из черепа княжеского чашу, оковав её золотом. Пьют из этой чаши печенеги и по сей день и ругаются над доблестным русским князем.

            Мировей вздохнул, помолчал. Потом заговорил о себе:

            – А меня сберегли наши боги видно для того, чтобы я теперь всем поведал об этой брани. Тогда, в сече, оглушённый ударом по голове, я упал как мёртвый. Очнувшись, увидел, что лежу на камне, недалеко от берега. Вокруг бурлит вода, брызжет в лицо. Печенеги копаются в русских ладьях, стаскивают с убитых кольчуги и сапоги, подбирают щиты и оружие. Стащили кольчугу и с меня, стоя прямо в лодке возле камня. Сапоги на мне были прохудившиеся, трогать не стали. Я, конечно, прикинулся мёртвым. Печенеги спешили друг перед другом за добычей и долго со мной не возились, ушли к другим.

            Ночью выполз я на берег, углубился в степь и, обходя стороной дымы печенежские, добрался до Русской земли.

            Мировей замолчал, уронив голову на грудь, но все чувствовали, что он ещё хочет что-то сказать. Собравшись с силами, боярин снова посмотрел на Владимира:

            – Молод я был, зелен, но Святослава любил пуще отца родного. Не рождался ещё на Руси такой князь, как он. Дружиннику Святослав был не господином, а братом. Любое дело делал наравне с нами, ел и спал как простой воин. Много сражений выиграл он, а всё потому, что богам своим не изменял. Крещёных никогда не любил. Ольга – бабка твоя – сколько уговаривала сына креститься, но он не согласился, не пошёл против дружины. Крещёные разбили Святославову рать на Дунае, поэтому и шёл он на Киев с мыслью извести там всех, кто держал закон греческий. Да вот только Куря ему помешал. А ты? Ты, князь, предаёшь дело своего отца. Опомнись, пока не поздно. Оставь нам закон славянский, не то боги прогневаются на тебя и на землю твою, и будет всем нам плохо, – голос боярина снова усилился до крика.

            – Не кричи, Мировей, – спокойно сказал боярину Владимир, – а лучше сравни, как мы живём, и как живут греки. Мы кровь льём богам своим, а они приносят любовь и милость. У нас кровная месть в обычаях, брат на брата с мечом идёт. Да что там говорить. Силён Бог греческий, поэтому и одолели ромеи отца моего. Я Русскому народу добра желаю не меньше, чем ты, и вижу, что только закон Христианский укрепит нашу землю, украсит её лицо и поставит вровень с самыми сильными странами. Сердце моё этого хочет.

            И молодой князь поднялся, давая всем понять, что тризна закончилась, и вопрос о принятии веры решён окончательно. Вслед за ним поднялся и Добрыня с сыном и остальные дружинники.

            Любомир как маленький схватил отца за край плаща:

            – Отец, ты возьмёшь меня на Корсунь?

            Ратибор с тревогой посмотрел на сына и ответил:

            – У меня нет выбора.

            Любомир поискал счастливыми глазами Братилу и Угоняя. Он увидел их серьёзные лица, слишком серьёзные для такой радостной минуты, и вдруг вспомнил, что его друзья уже побывали в двух настоящих битвах.

            – Пойдём готовиться к плаванию, – сказал Ратибор сыну со сдержанным вздохом, испытующе взглянув на Мировея и его братьев, спешно уходящих в сторону реки.

            “Наверное, снова будут топить петуха”, – мелькнуло в голове Любомира.

            Вечером отрок рассказал отцу о том заговоре, который готовили Мировей и старый волхв Людота в Киеве. Услышав об участии в заговоре брата Вышеслава, Ратибор сокрушённо поник головой, вздохнув:

            – Ох, брате!

            Но, помолчав, он сказал сыну:

            – Мы должны простить твоему дядьке. Добрый он, только заблудился. Но ничего. Поболеет – разберётся. А за Мировеем, Любомир, будем следить в оба. Понял, сынок?

            – Да, отец. Ещё в Киеве понял, – серьёзно ответил отрок.

 ЗАГОВОР

             В эту ночь перед выходом на Корсунь, выпало идти в дозор Братиле и Угоняю. Любомир выпросился у отца пойти с ними. Ратибор не решился оставить сына в степи на всю ночь и пообещал забрать его с дозора около полуночи. Договорились об условном знаке – крике чайки – на случай, чтобы не принять Ратибора за чужака.

            Любомир получил от старших друзей наставление занять на рубеже удобное положение и не возиться без надобности, чтобы не звенеть кольчугой, не греметь щитом и мечом.

            Ночь была облачная, сырая, но без дождя. Кутаясь в плащ, Любомир зорко смотрел в темному, с непривычки мало что различая. Порой до его слуха доносились обычные звуки осенней ночной степи – то вскрикнет вспугнутая во сне птица, то прошуршит лисица в траве, направляясь за добычей, то надломится сухой стебель, не выдержав веса травяной кроны… Говорить можно было на ухо – кратко и по делу. Ничего необычного не происходило. Мальчик про себя, уже борясь со сном, решил, что дозор – довольно скучноватое занятие, и удивлялся, как это у друзей получается, что они не перестают без устали всматриваться в темноту и совсем не зевают. Ему было невдомёк, что отроки, взяв с собой Любомира, тревожились за его безопасность, и поэтому были особенно внимательными. Уже почти засыпая, мальчик вдруг услышал крик чайки. Он понял, что это отец подаёт знак дозорным, пробираясь к ним из стана. Действительно, через несколько минут Угоняй и Братило увидели Ратибора и облегчённо вздохнули. Бывалый дружинник подполз неслышно, испытывая и научая одновременно. Пошептавшись о чём-то с отроками, Ратибор сказал на ухо Любомиру:

            – Переведу дух, и отправимся с тобою в стан. Будем не идти, а ползти. Старайся двигаться тихо, чтобы нас никто не обнаружил. По дороге сюда мне кое-что показалось подозрительным, надо проверить. Следи за мной. Будь весь обращён в слух, жди моих знаков. Понял? – и отец, приблизив своё лицо к лицу сына, тронул его за щёку и добавил. – Погода поменялась, сынок, тянет северный ветер. К утру, похоже, будет заморозок. Скоро покажется луна. Поэтому, давай поторопимся, – и Ратибор ловко и бесшумно пополз в темному. Любомир, не выпуская отца из виду, отправился за ним с той сноровкой, с какой умеют ползать только двенадцатилетние отроки. Через некоторое время мальчик понял, что Ратибор ползёт не к стану, а в сторону соседнего дозора, где сегодня стояли сродники боярина Мировея.

            Внезапно отец остановился, и Любомир услышал лай лисицы. С другой стороны донёсся такой же лай. Стало ясно, что это условные знаки, которые подают друг другу люди. Отец и сын затаились, пролежав в таком положении довольно долго у подножия древнего степного кургана.

            – Прикрой шлем плащом, – сказал Ратибор сыну и начал медленно продвигаться вперёд. Через мгновение в разрывах туч показалась луна и ярко осветила окружающую местность. В нескольких метрах от себя Любомир увидел воинов, лежащих в маленькой ложбинке и переговаривающихся между собой. Вернее, они отчаянно спорили, и поэтому их шёпот доносился до слуха мальчика и его отца. Стало ясно, что перед ними находится боярин Мировей со своими братьями и печенежский лазутчик. Боярин убеждал братьев сделать всё, чтобы сорвать замысел князя Владимира о крещении в Корсуни. С этой целью, как выяснилось, он задумал призвать печенегов для нападения на стан русичей. Мировей рассчитывал, что печенеги внезапной атакой введут русских в замешательство, ранят захваченного врасплох князя Владимира и отойдут. За это нападение Мировей обещал печенегам большую мзду. Он был уверен, что из-за ранения Киевский князь откажется от своего замысла – плыть на Корсунь – и вернётся в Киев.

            Один из братьев, самый младший, возражал Мировею, что это – измена. На что Мировей почти крикнул ему в лицо:

            – Измена – это менять веру нашу на веру греческую!

            Наконец они договорились. Первым в сторону русского стана отправились Мировей и его братья, не оставив дозорных. Когда они скрылись из виду, и их шлемы перестали поблёскивать в лунных лучах, юрким зверем вынырнул из ложбинки и печенежец. Выскользнул – и оказался лицом к лицу с Ратибором, оборвавшим ловким ударом ножа в шею и жизнь печенежца, и задуманное злодейство.

            – А теперь, Любомир, – обратился дружинник к сыну, – спрячем его в траве, – пусть полежит здесь до рассвета.

            Стараясь действовать очень тихо, Ратибор с отроком прикрыли тело печенежца сухостоем и поползли к русскому стану, уклоняясь от пути Мировея.

            На рассвете верный дружинник, взяв с собой Любомира, подошёл к князю Владимиру, только что умывшемуся и ободрившемуся после сна. Поприветствовав князя, он попросил Владимира сказать ему несколько слов наедине.

            Любомир не видел лица князя, но понимал, о чём рассказывает ему отец. Вдруг мальчику бросилось в глаза, как насторожились княжеские отроки, умевшие ловить даже малую перемену в настроении своего вождя. Видно, что-то им не понравилось в лице князя.

            – Поступи мудро, князь, удали их от себя, – долетели до Любомира слова отца.

Через несколько мгновений Владимир приказал отрокам принести труп печенежца из потайного места, которое указал им Любомир.

            В это время князь Владимир о чём-то совещался с Добрыней и Ратибором, которым полностью доверял, как своим самым надёжным помощникам.

            Когда русский стан проснулся полностью, все окружили тело убитого врага. Владимир посмотрел Мировею в лицо, не выказывая своих чувств и не оглашая раскрытого заговора. Мировей потупил взгляд, когда Владимир обратился к нему со словами:

            – Ратиборовы дозорные сегодня ночью перехватили печенежского лазутчика. То, что он был в наших пределах – плохой знак. Может быть, он был не один. Если печенеги узнали, что мы идём на Корсунь, они могут попытаться напасть на Киев, оставшийся без дружины. Ты, Мировей, и все твои братья отправитесь домой и сделаете всё, чтобы защитить Киев на случай вражеского набега.

            Мировей молчал, опустив глаза и сжав кулаки. Владимир видел, как он упал духом. Но обличать не стал. Уже обращаясь к дружине, князь добавил:

            – Остальным воям грузиться на ладьи. Идём на Корсунь.

            Весь стан пришёл в движение, и вскоре русские ладьи, расправив, как могучие плечи, паруса, с попутным ветром двинулись к югу. На север уходили на конях люди, десятка три, уносившие в сердце обиду и жажду мести. Они не собирались надолго оставаться в Киеве, а решили, забрав семьи и скарб, переселиться в Новгород, откуда пришёл в стольный град боярин Мировей, и где оставалась у него родня.

            – Сам себе бороду оплевал, – сказал Ратибор о Мировее, глядя вслед всадникам.

 ВСТРЕЧА С КРЫМОМ

             Степную часть Крыма Максим проспал, захватив только расстояние от станции Остряково до Симферополя. Железная дорога здесь пролегала среди полей и садов, отделённых от магистрали сплошными линиями лесополос. Уже въезжая в город, Максим увидел в правые окна поезда невысокую обрывистую возвышенность, плавно поднимающуюся к городу и густо застроенную уже в самом Симферополе одноэтажными и высотными домами.

            – Бабушка, это и есть Крымские горы? – разочарованно спросил Максим.

            – Это начало, северные отроги – Внешняя гряда Крымских гор. Как пишут в путеводителях – “Симферополь не в горах, но от него начинаются горы”.

            Поезд подошёл к вокзалу, и Любановы с вещами высадились на перрон. До отправления электрички на Севастополь у них ещё было время и, перейдя в зал ожидания, Максим отпросился у бабушки осмотреть вокзал и прилегающую к нему площадь. Со стороны перрона симферопольский вокзал показался мальчику очень красивым; внутри задние вокзала поражало обилием лепных украшений и картин с видами крымских достопримечательностей.

            Через северные двери вокзала новгородский путешественник попал в закрытый римский дворик, отделённый от привокзальной площади высокой стеной с изящными арочными проёмами. В центре дворика Максим обнаружил небольшой круглый фонтан со скульптурной стайкой голубей в центре, куда постоянно подсаживались живые голуби, беспрерывно летающие над вокзальной территорией. Выйдя через одну из арок на привокзальную площадь, Максим обратил внимание на ажурную колоннаду: она тянулась слева, оформляя выход на перрон со стороны городской площади. Колоннада переходила в крытую галерею, опоясывавшую одноэтажное здание. Ансамбль вокзальных построек замыкала высокая, квадратная в плане, башня с часами, на циферблате которых Максим рассмотрел изображения зверушек и каких-то непонятных знаков. Белое здание вокзала с кружевной каменной отделкой арок, карнизов и колонн, стройной башней, откуда через каждые пятнадцать минут доносился мелодичный бой курантов, настолько понравился Максиму, что он не удержался и купил на память открытку с видом Симферопольского вокзала – парадного въезда в Крым.

            Обходя здание по периметру, Максим обнаружил мемориальную доску с указанием даты строительства вокзала. Так он узнал, что это прекрасное общественное здание построено в 1951 году по проекту академика архитектуры А.Н. Душкина. Когда Максим читал надпись на памятной доске, проходившая мимо загорелая женщина с дорожной сумкой приостановилась отдохнуть и сказала:

            – Сколько езжу по свету, а такого красивого вокзала, как в Симферополе, нигде не видела. Тебе тоже нравится?

            Максим кивнул и пошёл к бабушке, чтобы посидеть с вещами, пока Вера Сергеевна тоже полюбуется на архитектурную достопримечательность крымской столицы.

            Бабушка, вернувшись после прогулки в зал ожидания, сказала:

            – Да, Максим, и правда – что красиво, то красиво.

            Вскоре Любановы поспешили к выходу, так как объявили посадку на электропоезд до Севастополя. Сразу за Симферополем в левые окна электрички, возле которых разместились бабушка с внуком, Максим увидел волнообразную, с покатым склоном, гряду, за которой просматривалась высокая, в синей дымке, горная цепь.

            – Теперь я вижу настоящие горы! – восхищённо сказал Максимка бабушке.

            Вера Сергеевна к путешествию на юг тоже готовилась серьёзно. В тайне от внука она пересмотрела несколько книг по географии и истории Крымского полуострова, чтобы иметь возможность толково ответить на возникающие у Максима вопросы. Поэтому бабушка и смогла объяснить мальчику, что Крымские горы тянутся с запада на восток на 180 километров вдоль южной оконечности Крымского полуострова. Межгорными долинами они разделены на три параллельные гряды: Внешнюю, Внутреннюю и Главную.

            – Между Внешней и Внутренней грядами мы сейчас проезжаем, – объяснила бабушка внуку. – В горах берут начало почти все крымские реки. По нашим понятиям это речушки, ручьи, но они становятся очень опасными во время дождей и таяния снега. Силой паводковой воды горные гряды разрезаны поперечными долинами и одну из них, похоже, мы сейчас будем пересекать.

            Бабушка внимательно всмотрелась в рельеф местности и живо сказал Максиму:

            – Оглянись чуть назад! Видишь? – разрыв в горах? Смотри! Очень хорошо просматривается вершина, похожая на раскинутую палатку. Это гора Чатыр-Даг, Шатёр-гора. За нею – Южный берег Крыма. Там города – Алушта, Ялта, Алупка, Форос… А мы скоро подъедем к Бахчисараю – древней столице Крымского ханства.

            Бабушка засмотрелась в окно, а Максим, прислушавшись к разговорам в вагоне, понял, что они находятся сейчас в Альминской долине.

            Через полчаса въехали в Бахчисарай, и бабушка снова обратилась к Максиму:

            – Недалеко отсюда, на окраине города, есть Успенский монастырь. Я читала, что он основан ещё в VIII веке. Представляешь?

            Максим прикинул, что такое восьмой век для истории, и понял, что это время процветания Византии, да и Тавриды, которая входила в её состав.

            – А монголо-татары? Они когда пришли в Крым? – спросил мальчик. В вагоне – Максим на это сразу обратил внимание – почти треть составляли люди татарской национальности.

            – Татары? – переспросила бабушка. – В тринадцатом веке. К тому времени значительная часть восточной Тавриды входила в состав русского Тмутараканского княжества, в горах и у моря жили греки. Как видишь, греки и русские здесь жили издавна. Так что, Максим, татары в Крыму – самые поздние пришельцы, хотя и дали современное название этому краю: Крым значит «крепость».

            Бахчисарай утопал в кудрявых садах. Максиму бросились в глаза деревья с ярко-красными и молочно-жёлтыми ягодами, похожими на вишни.

            – Это, видимо, черешни, – предположила Вера Сергеевна.

            За окном мелькнул купол православного храма, увенчанного крестом, и электропоезд подъехал к небольшому, но очень аккуратному зданию бахчисарайского вокзала.

            После остановки в Бахчисарае, людей в вагоне осталось совсем мало, и Максим увидел в опустевшем купе по соседству, у правых окон, пожилого человека, если не сказать старика, всматривающегося в заоконный вид с таким же интересом, как и бабушка Вера. Поезд проезжал как раз вдоль небольших полей, на которых среди наливающихся колосьев ярко горели алым цветом дикие маки. Пёстрый красно-зелёный ковёр волновал неожиданной красотой. Склоны небольших холмов по правой стороне от железнодорожного полотна удивили Максима белым цветом грунта, на фоне которого тоже броско выделялись огненные маки.

            – Вот она – кровь погибших воинов, цветами расцвела, – сказал, ни к кому не обращаясь, старик-сосед.

            Бабушка внимательно посмотрела в его сторону, но в разговор не вступила. Через несколько минут, когда электричка отправилась от станции Верхнесадовой, седовласый сосед снова произнёс, как показалось Максиму, сам для себя:

            – Бельбекская долина. Место тяжёлых боёв во время обороны Севастополя.

            Бабушка Вера повернулась к нему и заинтересованно спросила:

            – Так это здесь совершили свой подвиг моряки, бросившиеся с гранатами под фашистские танки?

            – Да, – ответил сосед. Максим решил, что он, наверное, ветеран Великой Отечественной войны.

            – Во-он там, на противоположной стороне долины, видны две высотки, а между ними – лощина. Тут и был бой героев. А село называлось тогда не Верхнесадовое, а Дуванкой.

            Максим оторвался от своего рюкзака, из которого пытался достать тетрадь для записей, всмотрелся в ту сторону, куда показывал пожилой сосед. На фоне бело-голубого знойного небо на одной из высоток мальчик увидел маленький шпиль и неуверенно спросил пассажира:

            – А там есть памятник?

            – Да, небольшой, – ответил старик. – А в селе, в музее, есть диорама, где изображён этот бой со всеми его подробностями.

            Через несколько минут Максим Любанов едва не вскричал от удивления, когда поезд втянулся в тоннель, пробитый через толщу горы. Ему приходилось ездить в метро, в Петербурге. Но там впечатление совсем другое, обыденное, а здесь – настоящий тоннель через настоящие горы! И таких тоннелей до Севастополя Максим насчитал целых шесть!

Вдруг сосед по вагону сказал Максиму:

            – А теперь иди сюда к окну и смотри вверх!

            Мальчик вскочил с места и замер возле седого пассажира. В окно он увидел отвесный скальный обрыв, в верхней части которого прилепились небольшие резные светло-зелёные балкончики с золотыми главками. Через несколько мгновений скала резко оборвалась, открылись постройки с куполочками, ограда, каменный храм…

            Максим вопросительно взглянул на попутчика, и тот с готовностью объяснил:

            – Это Инкерманский Свято-Климентовский монастырь. Очень древний. В горном массиве вырублены маленькие храмы ещё, как считается, в I-м веке при святом Клименте.

            – А кто он – святой Климент? – спросил Максим.

            В разговор вступила бабушка Вера.

            – Святой Климент – ученик апостола Петра, третий епископ Рима. В I-м веке, когда начались гонения на христиан, он был сослан сюда, в каменоломни – на каторжные работы. Ведь Крымская земля в то время входила в состав Римской Империи. За несколько десятков лет до прибытия Климента, в Крыму уже побывал апостол Андрей Первозванный с проповедью о Царствии Небесном. Вот почему святой Климент нашёл в Крыму христиан – они были крещены апостолом Андреем; и сам крестил много людей. Римские власти, напуганные успехом его проповеди, расправились со святым: он был утоплен в бухте. Это произошло в 101 году. С тех пор прошло почти две тысячи лет, но верующие помнят и чтут священномученика Климента. Многие храмы и монастыри освящены в его честь, – бабушка хотела что-то добавить, но Максим снова внимательно стал смотреть в окно вагона.

            Перед мальчиком неожиданно открылась водная гладь, и он, волнуясь, обратился к ветерану-попутчику:

            – Скажите, скажите – это уже море?!

            Старик понимающе улыбнулся:

            – И море, и не совсем. Это бухта – Большая Севастопольская бухта. Мы сейчас находимся у её “вершины”. Отсюда до моря ещё несколько километров. Но благодаря именно этой бухте построен на её берегах Севастополь как столица Российского Черноморского флота. Её значение – а глубина этой бухты достигает девяноста метров – оценил ещё Александр Васильевич Суворов. И сегодня в эту главную бухту Севастополя могут входить суда любого водоизмещения. Многие страны хотели бы иметь у себя это чудо природы.

            Максим заинтересованно посмотрел на соседа и спросил:

            – А что, в Севастополе ещё есть бухты?

            – Да, конечно! – отозвался седой старик. – Когда-то я пробовал их пересчитать. Насчитал почти сорок бухт и бухточек. Правда, давно это было, ещё до войны, – вздохнул сосед.

            Максим помолчал и снова обратился к попутчику:

            – Вы, наверное, живёте в Севастополе? Вы так хорошо знаете его историю.

            – Нет, внучек, я не живу здесь, а еду в город-герой по приглашению Комитета ветеранов Великой Отечественной войны. Я защищал Севастополь, когда был года на четыре постарше тебя. Война меня застала в Крыму пятнадцатилетним. Приехал я тогда, в сорок первом, на каникулы к бабушке – за три дня до начала войны. Вся моя семья в то лето погибла в Бресте, но об этом я узнал уже после войны.

            – А сейчас вы где живёте? – поинтересовался Максим.

            Попутчик улыбнулся и с готовностью ответил:

            – Сейчас я живу в Челябинске, на Урале, – и, помолчав, уже серьёзно добавил. – А в Севастополь я приезжаю каждый год на дорогие могилы.

            И ветеран снова глубоко вздохнул.

            Вера Сергеевна знала и потом рассказала Максиму, что Севастопольская оборона в годы Великой Отечественной войны продолжалась целых восемь месяцев. Защитники города полностью зависели от Большой земли, откуда на кораблях доставлялось в город-крепость всё необходимое, а главное – боеприпасы. Когда фашистам удалось сосредоточить на Чёрном море большие силы флота и авиации, прорыв наших кораблей к Севастополю стал подвигом. Далеко не все корабли могли дойти до главной базы Черноморского флота. И когда защитники города исчерпали все средства обороны, большинство из них не были вывезены на Большую землю. Наших воинов – израненных, голодных, изнемогающих от жажды, прижатых к морю, дострелявших последние патроны, но непокорённых – гитлеровцы взяли в плен.

            “Кто знает, – думала, сидя в вагоне электрички, Вера Сергеевна, – может быть и этот человек прошёл ужасы фашистских концлагерей”. Спрашивать об этом попутчика она не решалась. Но сосед, словно почувствовав немой вопрос Максимкиной бабушки, объяснил:

            – Незадолго до окончания обороны города я был ранен. Мне повезло больше, чем другим бойцам. Наш крейсер, отбив несколько торпедных атак, прорвался в Батуми. Его вводили в порт уже на буксире. В часы тех морских боёв я и научился Богу молиться, верующим стал.

            И попутчик, перекрестившись, внимательно посмотрел в глаза Максиму Любанову с оттенком какой-то горечи во взгляде. Помолчав, он спросил:

            – А вот вы, вы – современные мальчишки, понимаете ли, что такое Родина? Сможете ли вы её защищать, если вдруг что?..

            Фразу он не закончил, а как-то безнадёжно махнул рукой. И Максим понял, понял сокровенную боль этого человека! И ему стало стыдно за себя, за своих одноклассников, пацанов с улицы, за всё своё поколение, которое не внушает доверия старому русскому воину.

            Поезд въезжал в Севастополь. Ветеран рассказывал бабушке, что город был разрушен полностью: под крышами осталось только шесть зданий. Почти всё после войны в городе-герое отстроено заново. Узнав от Веры Сергеевны причину их приезда в Севастополь, ветеран положил руку на плечо Максиму и сказал:

            – Попробуй полюбить Севастополь, понять его! Тогда и Родину защищать научишься.

            Максим согласно кивнул и стал надевать рюкзак.

 ОСАДА

             Лёгкие и яркие ладьи руссов широко шли по Днепровскому лиману и одна за другой, выходя в море, поворачивали на юго-восток. Начиная плавание по морю, они держались береговой линии.

            Осень на Руси – время возвращения из походов, а не наоборот. Осеннее море неспокойно, а то и бурно, поэтому только отчаянные смельчаки могли решиться на плавание в это время года.

            Князь Владимир понимал, что рискует дружиной. Но слишком удобным был момент для успеха: византийские цари были заняты подавлением восстания внутри страны и им было не до Корсуни. “Пусть и силой, – думал гордый князь, – но я добуду греческую веру, женюсь на Анне и поставлю Русь вровень с самой сильной державой мира!”

            Солнце стояло на юге, красило воду в могучий сине-зелёный цвет. Любомир дышал ветром – упругим, незнаемым, свежим как полотно с мороза. Улыбаясь широкой радостной улыбкой, мальчик налегал на вёсла рядом с Ратибором, гордясь отцом. Чувствуя в нём надёжную, необоримую защиту и для себя, и для князя Владимира.

            Плавание вдоль пустынных берегов Понта Любомиру запомнилось на всю жизнь, как запоминается всё первое, манящее. В безлюдных местах делали привалы, на кострах жарили дичь, рыбу. Риск бодрил дух, обострял внимание. Любопытство и жажда подвигов изгоняли из сердца страх.

            К Корсуни подошли внезапно, с моря. Вошли в гавань, заполонив всю её поверхность пёстрыми ладьями. Высадились на берег. Голубыми, жадными глазами смотрел Любомир на чужой город с громадными каменными стенами, над которыми возвышались золотые кресты храмов.

            – Как там красиво, тять, как в сказке, – сказал Любомир Ратибору. – Вот бы на те красоты вблизи полюбоваться!

            – Ещё полюбуешься, – ответил дружинник. – Только не сразу. Сначала побраниться надо.

            Русичи окружили город, замкнув кольцо, и начали готовиться к его штурму. Владимир разбил свой стан между двумя бухтами, на расстоянии полёта стрелы, в четырехстах шагах от городских стен. Бывалые дружинники изучали оборонительные укрепления Корсунской крепости: русичи знали, что за много веков никому из врагов ещё не удалось захватить этот город.

            Ещё бы! Со стороны поля на оборонительной стене, в шесть – семь раз превышавшей человеческий рост, были устроены двадцать башен. От двадцатой башни начиналась приморская линия оборонительных укреплений, которая, следуя очертаниям береговой кромки, шла вдоль берега бухты. Стена тоже имела башни, но лёгкие, они выступали за линию укреплений. Всего вокруг города русичи насчитали двадцать три башни. Купцы, задержанные князем Владимиром под Корсунью, показали, что внутри города жилые дома подступают к приморской стене почти вплотную.

            Однажды, проплывая с Ратибором в лодке вдоль береговой стены, Любомир заметил и показал отцу две небольшие калитки, которые теперь, были закрыты наглухо.

            Разведчики, которым князь поручил детально исследовать крепостные укрепления, сообщили Владимиру на совете, что на особо опасных участках перед основной стеной вынесена вперёд ещё и вспомогательная передовая стена. Греки называют её “протехисма”. Глядя на начерченный на песке многоугольник крепости, и выслушав предложения всех своих соратников, князь Владимир принял решение штурмовать крепость со стороны захода солнца.

            С утра до вечера все, кто был свободен от дозорных постов и кашеварения, по цепочке передавали землю, насыпая у стен крепости холм на главном направлении штурма.

            Война зимой непривычна для русского воина, да и для варяга. Тяжёлые металлические доспехи застывали на холоде. Земляные работы в тяжеловесных кольчугах изнуряли воинов. Передышки у костров и в шатрах были короткими. Но несмотря ни на какие трудности осады, Владимир пригрозил грекам, что простоит под Корсунью три года. Однако защитники крепости сдаваться не собирались.

            Шли дожди, выпадал снег, морозы сменялись оттепелями, зеленела трава под ногами, снова ударял мороз и пронизывал ветер, но русичи упорно шли к цели. Греки тоже были настроены на продолжительное испытание, а терпеть они умели. Наученные верой во Христа, защитники города сопротивлялись, через подкоп вносили в крепость насыпаемую русскими воинами землю – и молились, молились, молились.

            Когда по всем храмам Корсуни колокола ударяли к службам, сердце Любомира отзывалось гулко и радостно на этот могучий, торжественный, бодрящий душу звон, и почему-то хотелось быть там, где звонят. Он не говорил об этом с отцом, но находил его в добродушии и понимал, что Ратибор не считает осаждённых такими уж заклятыми врагами, как печенегов.

            Нередко боярин Ратибор назначался князем в ночной дозор: Владимир доверял его опытности и преданности, тем более, что корсунцы участили вылазки по ночам, не давая покоя русскому стану. Когда отец уходил в ночь, Любомир оставался в шатре, долго ворочался на тёплом войлоке и, кутаясь в подбитый мехом плащ, засыпал тревожно. Ведь уже с первых дней осады Любомир лицом к лицу столкнулся со смертью и страданиями раненых. Он видел, что наполненным жаждой жизни воинам-славянам умирать тяжело. Разительной рядом с ними была смерть варягов-христиан, служивших наёмниками у князя Владимира. Уходили они из жизни спокойно, даже торжественно. Ни страха, ни надрыва не было в последние мгновения их жизни. Они просили у всех прощения и умирали с выражением мира на лице.

            Впервые попав на войну, Любомир хотел поговорить с отцом о сокровенном. Ему было непонятно, почему отроки, окружавшие князя, разделялись между собой. На дружинном дворе это не бросалось в глаза, а здесь, в военных условиях, стало заметно, что отроки, имевшие живых отцов как бы отстояли от князя подальше, а сыновья погибших дружинников – поближе. Их было человек около тридцати и они имели особое имя – смерды, похожее на слово смерть. Смерды, как знал Любомир из рассказов Угоняя и Братилы, не щадили себя в бою, прикрывая Владимира.

            Как-то выдался тёплый, тихий солнечный день в самом начале зимы. Любомир и Ратибор сидели на пригреве в виду моря. Тогда отрок и спросил Ратибора о смердах. Отец долго молчал, а потом стал рассказывать сыну о древнем славянском обычае, в случае смерти князя хоронить его с “соумершими” – со смердами.

            – Так было в старину, я слышал это от своего деда. Если князь погибал, то по славянскому обычаю смердов убивали и хоронили вместе с ним. Волхвы говорили, что дружина понадобиться князю и в загробной жизни. Вот и клали в могилу русского князя не только оружие, боевого коня, но и воев. Теперь обычаи поменялись, но княжеские смерды всё так же смелы и беспощадны в сечах: их жизни крепче пуповины связаны с жизнью князя. Князь заменил им родных отцов.

            Вскоре после этого разговора, когда в ветреную ночь Ратибор был в дозоре, Любомир проснулся на рассвете от шума в шатре. Сел, пытаясь понять причину возни у входа. Тускло горел светец, и в его колеблющемся от движения воздуха свете мальчик увидел дружинников ночного дозора, которые внесли в шатёр раненого и теперь осторожно укладывали его на войлок в дальнем углу шатра. Из груди воина дыхание вырывалось с неестественным хрипом. В раненом Любомир узнал отца. Он кинулся к Ратибору. Боярин был без сознания. Мальчик увидел разрыв на кольчуге, пропитанную кровью дырявую рубаху, глубокую рану в груди.

            Угоняй и Братило, принесшие отца, рассказали Любомиру, как во время обхода дозорного участка, когда ничего не было слышно из-за воя штормового ветра и шума прибоя, натолкнулись русичи на засаду неприятеля. Бой был короткий, и вскоре греки отступили, но Ратибор, принявший на себя первый внезапный удар корсунцев, был ранен и потерял много крови.

            Вскоре в сопровождении отроков-смердов в шатёр вошёл князь Владимир и позвал по имени своего преданного соратника:

            – Ратибор! Ты слышишь меня, Ратибор?! Это я – Владимир.

            Ратибор застонал, пошевелил бледными губами, но ни слова не долетело до слуха столпившихся над ним ратников. Владимир кого-то поискал глазами, увидел Любомира, подошёл к нему, положил руку на плечо:

            – Хорошим воином был Ратибор, – сказал князь тихо. – Сиди с отцом, Мирко. Похоже, что не жилец он.

            Владимир вышел. Любомир опустился рядом с отцом и горько зарыдал. Он знал, что не одобряют его вои за эти слёзы, но ничего не мог с собой поделать – печаль об отце горела в его груди так, как будто рана в груди Ратибора.

            Пришёл знахарь. Дружинники помогли стащить с раненого кольчугу, кожаный подкольчужник на меху, рубаху тонкого полотна.

            – Копьём ударили, – сказал знахарь, промывая рану. Готовя какое-то снадобье и накладывая на рану повязку, он часто вздыхал, сочувственно взглядывая на Любомира.

            Отрок не отходил от Ратибора до полудня. Приходили Братила с Угоняем, братья отца, звали к котлу, но Любомир есть не мог. В полдень зашёл в шатёр варяг Стемид, которого Ратибор глубоко уважал за воинскую отвагу и мастерство. Он сел рядом с мальчиком и заговорил с ним, глядя в безжизненное лицо раненого:

            – Рана у твоего отца тяжёлая. Можно сказать смертельная. Спасти его может только чудо. Я в Тавриде бывал не раз и знаю в этих краях одно место, где бьёт из земли ключ с живой водой. Многие больные там исцелились. Находится источник этот в греческом монастыре на восток от Херсона. Туда можно добраться вдоль береговой линии. Проси у князя коня с телегой и поезжай туда, Любомир. Если Богу будет угодно, довезёшь отца живым и, глядишь, исцелиться Ратибор. А если нет, то какая разница, где помрёт отец – здесь или в дороге? Зато совесть твоя будет перед Богом чиста, что всё сделал, чтобы спасти жизнь отцу своему.

            Любомир слушал Стемида, недоумевая, как же он повезёт к грекам – к врагам – раненого воина, приближённого к русскому князю боярина? Варяг понял смущение мальчика и поспешил его успокоить:

            – Монахи больного не тронут, а наоборот, сделают всё, чтобы помочь вам. Ведь они Христу служат – Богу Истины и Любви. Там, в монастыре, спроси монаха Павла. Он варяг, служил наёмником в Киеве у Владимира, знает отца твоего. Он вам поможет. Только не тяни, Любомир. Проси князя сейчас же. Плох отец.

            Надежда коснулась сердца мальчика. Он опрометью бросился к шатру князя. Отроки преградили ему вход. Любомир стал проситься впустить его к Владимиру. Князь услышал голос Ратиборова сына, сам вышел к нему.

            Мальчик упал перед князем Владимиром на колени, взмолился, прося у него коня и телегу. Не сразу понял Владимир, что хочет предпринять Любомир, а когда стало ясно ему просимое, ненадолго задумался. Мальчик ловил каждое движение в лице князя, ожидая милости.

            – Верно служил мне Ратибор, – сказал Владимир. – Не пожалею ни коня, ни телеги для отца твоего. Тебя отпущу, но воинов в сопровождение не дам. Каждый мне здесь нужен. И смотри, если неприятелю попадёшься, помни, что ты – русич. Будь мужественным. Лучше умри, но своих не предавай, если будут тебя выпытывать о войске моём.

            Князь обнял Любомира, покровительственно прижал к себе, отправил к отцу со словами:

            – Собирайся и жди. Тебе всё подготовят для предстоящего пути.

            И правда. Не успел Любомир собрать в кожаный мешок свои и отцовы пожитки, как к шатру подъехала запряжённая телега. На дне телеги толстым слоем было насыпано сено, сверху постелен войлок. В телеге в глиняном кувшине с узким горлышком стояла вода. Ржаной хлеб, вяленая рыба, овечий сыр сложены в полотняные мешки. К заднику телеги был привязан осёдланный конь: конюх князя сказал, что Владимир распорядился дать и боевого коня – на всякий случай.

            Дружинники вынесли Ратибора из шатра, осторожно уложили на телегу. Любомир укрыл отца тёплым плащом. Вои подходили к Ратибору прощаться, считая, что видят его в последний раз. Жалостливо взглядывали на осунувшегося, посуровевшего лицом Ратиборова сына.

            Любомир был одет ратно – в кольчуге и шлеме, поручах и поножах. Дружинники понимали, что в его положении доспехи бесполезны, но ничего не говорили отроку, чтобы не вселить в него страх, не ослабить решимость. Предстоящее путешествие требовало от Любомира настоящей отваги, выносливости и силы духа.

            – Если не успеешь добраться до монастыря засветло, переночуй в поле, чтобы не сорваться с кручи: слишком уж в тех местах обрывистые берега, – говорил Стемид. – Доберёшься до монастыря, скажешь Павлу, что послал вас варяг Сергий – это моё имя в Крещении. Пусть поминает и меня в своих молитвах.

            И Стемид перекрестил Любомира широким крестом. Мальчик последний раз окинул взглядом неприятельскую крепость, свой стан, шатёр, дружину, и, низко поклонившись всем, двинулся на восток, ведя под уздцы впряжённого в телегу коня.

 ГОРОД СОЛЁНОГО ВЕТРА

             Севастополь не вошёл – ворвался! – в душу Максима, как врывается первый весенний ветер в распахнутое после зимы окно. Белый город на белых скалах под ярко-голубым небом на берегах сине-зелёных бухт влюбил в себя мальчика с первого взгляда. Максим Любанов сразу понял, что эта любовь – на всю жизнь. Наш новгородец, наверное, не мог бы и объяснить, чем конкретно поразил его город-герой, но то, что он с первых шагов по городу обрёл особую ликующую радость в душе, стало несомненным фактом Максимкиного существования на юге. Эта радость всякий раз поднималась в мальчике, как только он вдыхал солёный ветер, тянущий с моря. Максим так и называл Севастополь – городом солёного ветра, и жадно пил грудью бодрящий морской дух; пил глазами и сердцем изысканную красоту белокаменных улиц, диковатую – обрывистых берегов и синей дали моря.

            Южная бухта, Северная сторона, Малахов курган, Графская пристань, мыс Хрустальный, Панорама, Диорама, Покровский собор… Прекрасные имена севастопольских достопримечательностей и географических названий западали в память Максима, будили его воображение, веселили его пытливый ум радостью постижения нового, неизведанного пласта русской истории, причём, истории героической. Какой нормальный русский мальчишка, попав в Севастополь, не задохнётся от восторга, встречая на каждом шагу памятники и следы воинской доблести своих предков? Какой мальчишка не оглянется с интересом на моряков, патрулирующих улицы города? Кто не затаит в сердце заветную мечту?

            Севастополь в лице бабушкиной подруги Елены Ивановны принял наших путешественников радушно и добросердечно. После волнений первой встречи, жизнь Максима и Веры Сергеевны постепенно втянулась в наезженную колею курортного быта. Центром притяжения их южного пребывания, конечно, было море.

            На счастье Максима Любанова, бабушкина подруга Елена Ивановна жила в микрорайоне возле Херсонесского археологического музея-заповедника. Так что и море, и раскопки древнего города оказались доступными для новгородского путешественника практически сразу.

            По крымским меркам море в июне – ещё прохладное, но северному жителю, не избалованному тёплыми водами, оно казалось вполне пригодным для купания.

            Херсонесский пляж – галечная полоса берега шириною всего в несколько метров – для Максима был землёй обетованной. Большие камни, торчащие в прибое, поросшие скользкими водорослями, таили в себе много интересного. Например, крабов. Наблюдая за их жизнью, мальчик мог часами кружиться на одном месте, не замечая, как летит время. Обожжённая солнцем спина Максимки на третий день покрылась мелкими волдырями, но он мужественно переносил солнечные ожоги, видя, что на пляже не он один такой, а все без исключения мальчишки и девчонки.

            Купание в море оказалось очень приятным занятием ещё и потому, что солёная вода как бы поддерживала Максимку во время плавания. На ощупь она была плотнее речной или озёрной. Но в морской воде труднее было нырять: на глубине море словно выталкивало тело мальчика из себя. Порой только рывком юный ныряльщик достигал дна, чтобы схватить замеченный среди камней обломок древней оранжево-красной черепицы.

            Бабушка Вера и Елена Ивановна “пасли” Максима по очереди, выманивая его из воды то черешней, то клубникой. Выбравшись, он укладывался на подстилку, грелся, подставляя горячему солнцу грудь и живот. Иногда так и засыпал – солёный, краснокожий и очень счастливый. Вера Сергеевна прикрывала Максима полотенцем, укрепляла над его головой зонтик, и не могла нарадоваться, как день ото дня внук становится всё более ловким, загорелым и неутомимым.

            К концу первой южной недели Максим, уже вдоволь накупавшийся, решил начать подробное знакомство с раскопками Херсонеса. Внимательно осмотревшись, юный исследователь определил, что древний город располагается на сравнительно небольшом полуострове между двумя бухтами. Раскопки тянутся от моря почти вплотную до современной городской застройки. Со стороны жилого микрорайона археологический заповедник ограждён металлическим забором с центральными воротами, ограничивающими въезд на территорию музея. Этими воротами ежедневно входил Максим в город Херсонес.

            Елена Ивановна устроила для Любановых экскурсию по Херсонесу в первый же день их пребывания в Севастополе. Максим с бабушкой осмотрели тогда экспозиционные залы музея, побывали у античного театра, прошли вдоль сохранившихся фрагментов крепостной стены. Они обошли вокруг грандиозного Владимирского собора, возвышающегося над древним городом, как богатырь над ратным полем, спустились в крещальню – каменный круглый сухой бассейн, отмеченный в память крещения князя Владимира ажурной металлической беседкой. Затем побродили по лабиринтам средневекового города, осмотрели колонны древнего христианского храма – базилики , позвонили в колокол, подвешенный на берегу между двумя мощными опорами, сложенными из дикого камня…

            Поразили Максима мозаичные каменные полы храмов, построенных в Херсонесе в VI веке. Эти полы, с изображением павлинов, чаш, виноградной лозы, были расположены под открытым небом и издали напоминали ковры.

            После первого знакомства с городом, Максим немного забыл об отцовском задании: море крепко держало его в плену. Но к концу недели, немного утомлённый пляжным однообразием, мальчик занялся тем, о чём просил его отец – серьёзным знакомством с древней Корсунью и её историей.

            К радости бабушки Веры и Елены Ивановны, Максим обзавёлся друзьями. Это были его соседи по пляжу: тринадцатилетний Виктор из Полоцка – высокий, русоволосый, задумчивый подросток и ровесница Максима Оксана из Чернигова – черноволосая, с короткой стрижкой девочка с выразительными сине-зелёными глазами. Она любила даже в мелочах упрямо стоять на своём, но вообще-то была весёлой, дружелюбной и компанейской. Наверное, поэтому ей и удалось сдружиться с мальчишками на весь период южного отдыха. Они быстро научились не потакать её упрямству, и выводить из “козлиного” состояния шутками.

            Оксана и Виктор до приезда в Севастополь мало интересовались историей. Виктор увлекался игрой в шахматы, а Оксана – бальными танцами. Но от курортной скуки, они начали ходить следом за Максимом Любановым, и мало-помалу прониклись уважением к древностям, и даже пытались вступать с новгородцем в “научные” споры, когда им что-то казалось неправдоподобным в истории Корсуни и Руси.

            Максим старался не спорить, а убеждать, ссылаясь на книги, которые читал вечерами: книги в музейной библиотеке брала для мальчика Елена Ивановна, проработавшая много лет в историческом заповеднике.

            Особенно поражала воображение Максима и его друзей мощь крепостных стен и башен. Друзья подолгу наблюдали за маленькими серо-зелёными ящерицами, живущими в расщелинах камней древней крепости. Крепостные стены поднимались из земли на 3-4 метра. А в то время, когда они служили не экскурсионным объектом, а реальной защитой от врагов, высота их, как узнал Максим, достигала 8 метров. Башни возвышались над ними неприступными утёсами.

            – Представьте себя, – говорил ребятам Максим, – скифами, приближающимися к Херсонесу с напольной стороны. Стены крепости были видны издали: они манили и настораживали одновременно. Мне приходилось читать, что эта крепость была неприступной. Штурмом её было не взять. Князь Владимир, который приходил в Корсунь за верой Христовой, мог рассчитывать только на длительную осаду. Город можно было взять лишь измором. Он пробовал подготовить штурм, но херсонцам удалось сорвать его затею.

            И Максим подробно пересказывал Виктору и Оксане летописный рассказ о взятии русичами Корсуни, который он вычитал в Повести временных лет.

            Однажды, гуляя в дальней стороне городища, друзья наткнулись на местных ребят, спящих в тени густого кустарника. Рядом валялись использованные одноразовые шприцы. Оксана отшатнулась и боязливо попятилась. Максим и Виктор тоже посчитали правильным уйти оттуда незамеченными. Друзья не стали обсуждать увиденное, но в этот день они не шутили и не смеялись.

            – Пойдёмте к памятнику князю Владимиру, – предложил Максим.

Ребята вышли за ограду, прошли вверх по улице к небольшому, но очень выразительному памятнику святому князю Владимиру. Здесь друзья решили сфотографироваться на память. Фотоаппарат принадлежал Оксане, и она обещала выслать ребятам фотографии, сделанные на отдыхе.

            У памятника Владимиру между друзьями зашёл разговор о Древней Руси. Неожиданно для ребят, Оксана заспорила с ними, доказывая, что Киев – город украинский, к которому русские и белорусы не имеют никакого отношения. Друзья оторопело уставились на девочку, всерьёз пытавшуюся доказать, что князь Владимир был украинцем.

            – Ты думай, что говоришь, Оксана! – вспыхнул обычно уравновешенный Виктор. – Если Полоцк, Новгород, Чернигов, где мы сейчас живём, были городами Киевской Руси, и наши предки именовали себя русичами, как ты можешь отрекаться от своего древнего имени? Разве ты не понимаешь, что ты тоже – русская? И я русский, хотя по современной национальности и белорус. И пусть веков пять назад ваша территория и стала именоваться Украиной, суть от этого не поменялась. Ты можешь называть себя украинкой, любить обычаи своего народа, но князя Владимира украинцем называть у тебя нет права. Это не исторично и даже нелепо.

            Оксана потупилась. Мальчики видели, что она и дальше готова белое называть чёрным. Поэтому Максим примирительно сказал:

            – Ты, Оксана, наверное, не те книги читаешь. Меня бабушка учит, что кроме учебников, написанных “под политиков”, надо читать и книги других эпох. Тогда откроется правда, и никто не сможет человека одурачить.

            – Ты хочешь сказать, что я – дура? – вскипела Оксана.

            – Успокойся, Ксюша, тебя дурой никто не называет, – мягко сказал Виктор. – Я слышал от отца, что сегодня кому-то выгодно перессорить нас между собой – русских, украинцев и белорусов. Ведь когда мы – врозь, мы слабые, а когда мы вместе – мы непобедимы. Несмотря ни на что, тысячу лет мы продержались вместе. И вдруг – на тебе, оказались врагами.

            Оксана ещё порывалась что-то сказать, но Максим перебил её неожиданным вопросом:

            – Ты говорила, что у тебя есть старший брат. Разве ты хочешь, чтобы, когда мы стали взрослыми, он стал бы воевать против нас с Виктором и кого-то из нас убил?

Девочка растерянно посмотрела на друзей и быстро замотала головой:

            – Нет! Нет!

            – Вот и князю Владимиру не хочется, чтобы его потомки ссорились между собой, – подвёл Виктор черту под разговором.

            – Пойдёмте, выпьем квасу, – предложил Максим.

            Друзья зашагали в сторону Херсонеса, где у входа на территорию раскопок громоздились ларьки. Больше Оксана к этому разговору не возвращалась.

 МОНАСТЫРЬ

             Темнота застала путников в дороге. По слабому стону, который время от времени издавал отец, да по хриплому прерывистому дыханию Любомир определял, что он ещё жив. Недолго поколебавшись, мальчик решил продолжать путь: в сумерках он уже увидел монастырские постройки. На свет, струившийся из узких окон, и шёл Любомир по каменистой, слегка подмороженной дороге.

            У закрытых ворот перевёл дух, прислушался. До его слуха донеслось далёкое тихое пение, непривычное для отрока. Оно мирными, монотонными звуками вплывало в сердце, рассеивая сомнения. Поэтому Любомир уверенно дёрнул за верёвку привратного колокола.

            По гравию заскрипели шаги – кто-то направлялся к монастырским воротам. Любомир ждал без волнения: видно, отчаянная тревога за отца сделала мальчика бесстрашным.

            Спокойный, негромкий голос за воротами что-то спросил по-гречески. Любомир ничего не понял, но сказал по-русски:

            – Помогите мне. У меня умирает отец.

            Мальчик услышал, как двинулся засов, щёлкнула щеколда, и ворота открылись. Перед Любомиром стоял человек среднего роста в длинном чёрном одеянии со светильником в руке, и вглядывался в темноту. В это время Ратибор издал слабый стон. Монах подал отроку знак рукой, и Любомир вошёл на широкий проезд, который вёл к монастырским строениям.

            Когда телега вкатилась, монах закрыл ворота и повёл мальчика вглубь, на ходу поправляя на Ратиборе сползающий плащ. На стук тележных колёс вышли ещё два человека в длинной одежде, с удивлением посмотрели на славянского мальчика в доспехах. Перекинувшись с привратником несколькими фразами, они подхватили Ратибора прямо с войлоком и внесли его в тепло небольшого каменного домика. Любомир вошёл следом, осмотрелся. В углу он увидел мерцавший в маленькой чашке огонёк.

            – Мне нужен монах Павел, – обратился к людям Любомир. Греки, услышав знакомое имя, улыбнулись, и мальчик почувствовал, как рассеялось первое напряжение от его неожиданного появления в монастыре.

            Отроку показали на лавку, подали воду. Он взял глиняную чашу, ради гостеприимства сделал один глоток и наклонился над Ратибором:

            – Отец!

            Голос мальчика прозвучал тихо, но чётко. Раненый по-прежнему молчал.

            В это время один из монахов вышел и вернулся с братией. Монахи окружили Ратибора с сыном, понимая, что только великое горе привело к ним славянского мальчика из вражеского стана.

            Вдруг к Любомиру один из монахов обратился по-русски:

            – Я – Павел! Ты меня спрашивал?

            – Да! Мне о вас говорил варяг Стемид. Он дружен с моим отцом Ратибором и послал меня к вам. Стемид сказал, что здесь есть источник с живой водой, и она может исцелить моего раненого отца.

            – Я знавал боярина Ратибора! Не раз вместе рубились в сечах! Правда давно это было. Лет пять назад. Коль к нам добрался, будем за вас молиться Богу и сделаем всё, чтобы помочь отцу твоему, – поклонился Любомиру Павел.

            Монахи вышли и через время вернулись с большими широкогорлыми кувшинами студёной воды. Ратибора раздели до пояса, над ним склонился седой благообразный старик. Он перекрестился, перекрестил Ратибора и начал снимать повязку, наложенную знахарем.

            Любомир поднял глаза и рассмотрел в углу, где мерцал огонёк, святой лик греческого Бога. Его глаза сострадательно смотрели мальчику прямо в душу.

            – Спаси моего отца, – взмолился про себя Любомир, – и я крещусь и буду верным Тебе всю жизнь.

            Между тем, старый монах, сняв повязку и налив в ковшик воды, промыл страдальцу рану, накрыл её лоскутом полотна. После этого монахи переложили Ратибора на чистый пол в углу под образами и вылили на него один за другим три кувшина воды, произнося по-гречески молитву.

            Ратибор трижды вздрогнул. Монахи тут же подхватили раненого и уложили его на лавке у горящей печки.

            “Пить”, – услышал Любомир слабый голос отца и рванулся к Павлу:

            – Он просит пить!

            Монах Павел что-то сказал монастырскому лекарю, и седовласый целитель смочил Ратибору губы.

            – Сынок, – едва слышно позвал отец. Любомир низко наклонился над больным, говоря порывисто:

            – Я здесь, тятя, здесь.

            Ратибор попробовал поднять руку, но она тут же бессильно упала на лавку. Мальчик прижался щекой к руке отца и просил его:

            – Тятя, не умирай. Слышишь, не умирай.

            Тем временем монахи вытерли воду на полу, постелили Любомиру рядом с отцом. В келии с ними остались монах Павел и благообразный старик, которого бывший дружинник Киевского князя называл Николаем. Несколько раз в эту ночь промывал лекарь рану Ратибору, меняя повязки, а Павел непрерывно читал молитвы перед образами, глядя в толстую книгу, водружённую на высокий узкий столик с наклонной поверхностью.

            К утру Ратибор уснул, уснул и Любомир под тихое молитвенное чтение монаха.

На третий день пребывания в монастыре стало ясно, что рана в груди Ратибора не воспалилась. Тяжко, мучительно, но Ратибор жил – жил милостью Божией, молитвой и целительной силой родниковой воды. Любомир почти не отходил от отца, живо откликаясь на каждую его нужду. Мальчика радовало то, что Ратибор больше не терял сознания.

            Монах Павел, сорокалетний варяг-христианин, который ушёл со службы князю Владимиру после гибели боярина Фёдора с сыном Иваном, узнал в Ратиборе доброго соседа своего, убитого язычниками, родственника и всё свободное от монастырских послушаний время отдавал заботе о раненом.

            Общие хлопоты о больном сдружили Любомира с братом Павлом и семидесятилетним монастырским лекарем Николаем. Монах Павел хорошо говорил по-русски, и с его помощью мальчик общался с братией. Когда же Павла не было рядом, Любомир и лекарь Николай хорошо понимали друг друга по глазам и жестам.

            Через неделю лечения водой, кровь перестала сочиться из раны, когда Ратибор кашлял. Всё это время раненого воина не кормили, только поили отварами лекарственных трав с добавлением мёда, и каждый день обливали целебной студёной водой. Говорил Ратибор очень редко, едва слышно. Любомир очень жалел беспомощного отца. Однажды Павел, наблюдая как ласково Любомир погладил уснувшего Ратибора по волосам, сказал мальчику:

            – С тобой Христос, Любомир, ведь Бог есть Любовь. Твоей любовью спасёт отца Господь. Ты только молись Спасителю и проси Его помощи.

            Наступил день, когда монахи не позвали Любомира в трапезную. Целый день он не знал, что и думать. Выйдя из домика, постоял у источника, сбегавшего чистой, весёлой струёй по крутому склону прямо в море, понаблюдал за кружащимися над водой чайками, подробно рассмотрел и пересчитал скалы, тревожно торчащие у берега.

            “Неуютно здесь жить, – подумал Любомир, – как в ласточкином гнезде на краю земли”.

            В сумерках зимнего вечера, когда на небе появилась первая звезда, Павел принёс мальчику еду: варёную пшеницу, заправленную мёдом, грецкими орехами и сушёным виноградом и варёные груши с яблоками и смоквами .

            – Сочельник сегодня – канун Рождества Христова, – объяснил монах, но мальчик почти не понял его, услышав столько незнакомых слов. Однако догадался, что в монастыре готовятся к какому-то большому празднику.

            Коливо – так называлась варёная пшеница – оказалось очень вкусным. Начиная с вечера, в маленьком пещерном храме всю ночь шла служба. Стоя на крыльце келии и любуясь ярким светом, струящимся в узкие окна, мальчик заслушался пением монахов – радостным, торжественным, увлекающим душу ввысь, к звёздам. Наполненный каким-то новым, нежным чувством, Любомир умилился, и на глазах его выступили невесть откуда взявшиеся слёзы. Стало легко, непривычно легко на душе, словно мирная, надёжная, мощная сила окружила мальчика. Первый раз за столько дней тревога и боль за отца оставили сердце Любомира, и появилась уверенность, что всё будет хорошо.

            С этим чувством Любомир и вошёл к Ратибору. Отец спокойно спал. Впервые раненый проспал до утра, ни разу не закашлявшись. Утром отец позвал Любомира довольно бодрым голосом и, хотя и вымученно, но улыбнулся. Сын присел у отцовой постели, и тот спросил:

            – Скажи, где мы, сынок, и как мы сюда попали?

            И мальчик стал подробно рассказывать Ратибору о событиях последних двух недель.

            Вскоре в келию вошли монахи – благостные и торжественные. Перекрестившись на иконы, они поздравили пришельцев с Рождеством Христовым и позвали мальчика в трапезную. Любомир уже хотел уходить, как вдруг Ратибор попросил:

            – Принеси и мне что-нибудь поесть, Любко.

            Мальчик возликовал и опрометью кинулся к лекарю, чтобы спросить о еде для отца. Монах обрадовано заторопился. Поставил на поднос вино, рыбу, мёд, яблоки, хлеб и понёс снедь больному. Любомир за много дней впервые вкушал пищу с отцом, много шутил, похваливал Ратибора, называя его молодцом, и был по-настоящему счастлив.

            После трапезы зашёл монах Павел, и теперь Ратибор узнал в нём воина-варяга, который служил в Киеве наёмником пять лет назад. Они тепло поздоровались.

            – Как ты оказался здесь? – спросил боярин давнего знакомого, и Павел стал рассказывать Ратибору простую историю своей жизни.

            А Любомир вышел из кельи, окинул взглядом море, небо, пугающую красоту изогнутого, обрывистого мыса и направился к храму.

            Поднявшись по ступенькам, Любомир открыл тяжёлую дубовую дверь с резными крестами, украшенную бронзовыми чеканными накладками, и вошёл под свод небольшого пещерного храма, освещаемого красными лампадками и огоньком большой свечи на золотом подсвечнике в центре. Слева, на восход солнца, Любомир увидел резную перегородку из белого камня, на которой были укреплены небольшие иконы. Он заметил в центре, на высоком столике икону. Рядом в вазах стояли распустившиеся цветущие ветки неизвестного Любомиру дерева.

            Мальчик, боясь сделать от двери даже шаг, стоял, любуясь неземной, как ему казалось, красотой. Сердце его наполнилось чувством, название которому он узнает значительно позже – благоговение.

            Из-за каменной загородки вышел монах, удивленно, но по-доброму посмотрел на русского мальчика. Перекрестившись и поцеловав икону на аналое, монах подошёл к Любомиру, взял его за руку, и они вместе вышли из храма.

            Позднее монах Павел объяснил отроку, что в церковь по древнему обычаю может входить только крещёный человек – посвящённый Богу жизни, истины и любви.

            “Я тоже хочу быть крещёным!”, – мысленно молвил Любомир, но вслух не сказал ни слова.

            С этого праздничного дня Ратибор стал быстро набирать силы, а в Крещенский Сочельник встал и, опираясь на Павла и Любомира, сделал несколько шагов по келии.

            Когда отец и сын остались одни, Любомир поведал Ратибору о том обете, который он дал Богу во время болезни боярина.

            – Я не хочу откладывать своего обещания, отец, чтобы благодарить Бога за твоё спасение. В храме Его благодарить. Я увидел веру греческую в делах монахов, многое узнал о ней от Павла и хочу просить тебя – крестись со мной, – заглядывая отцу в глаза, просительно сказал отрок.

            Ратибор взял в свои руки ладонь сына, помолчал, превозмогая внезапное волнение, и заговорил:

            – В болезни своей часто видел я храм греческий, в котором побывал во время посольства в Царьград. И понял я, что призывает меня Бог невидимый. И обещал я Ему, если исцелит меня, Крещение принять, – и, забыв о своей ране, Ратибор, как делал это всегда, прижал сына к груди.

            – Скоро мы с тобой ещё крепче породнимся, сынок.

            Вошёл Павел и по просветлённым лицам Ратибора и Любомира понял, что между ними сейчас произошло нечто значительное.

            – Олег! – обратился к нему Ратибор по старой памяти, но тут же поправился, – Павел! Мы с сыном решили Крещение принять. Что для этого нужно?

Монах истово перекрестился:

            – Слава Богу!

            Потом задумался, о чём-то соображая. Вскоре он объяснил Ратибору свою заминку.

            – В нашей Церкви так заведено, что Таинство Крещения совершает епископ. А епископ – главный среди священников – находится в осаждённом Херсоне. Правда, у нас живёт на покое престарелый владыка Дионисий. Может быть, он вас окрестит. Мне надо с настоятелем это обсудить – как он благословит.

            И монах быстро вышел из кельи. Ратибор и Любомир молча дожидались возвращения Павла, возводя помыслы свои к Богу.

            Брат Павел возвратился радостный, воодушевлённый.

            – Благословил настоятель, и владыка Дионисий согласился крестить вас. Случай уж очень необычный. Явно по воле Божией. Сегодня, в Крещенскую ночь, когда будут освящать агиасму – великую святыню, и совершится над вами Крещение – Таинство посвящения Христу. Настоятель уже поручил братии сшить для вас крещальные рубахи, а мне повелел ещё раз рассказать вам о вере нашей и выучить с вами молитвы, которые вам надо знать.

            Ночью во время богослужения была освящена родниковая вода, налитая в большие глиняные кувшины. Отдельно в огромной деревянной бочке настоятель Алексий освятил воду монастырского источника для крещения Ратибора и Любомира.

            Монахи помогли Ратибору забраться в бочку со святой водой, и старый епископ Дионисий, щупленький и согбенный, трижды погрузил боярина в воду – во имя Отца и Сына и Святаго Духа. За ним крестили Любомира. Ратибор был наречён Андреем в честь апостола Иисуса Христа Андрея Первозванного, а Любомир Георгием – в честь великомученика Георгия Победоносца.

            Немощный на вид, но крепкий духом монашеским епископ Дионисий одел на могучую, израненную грудь Ратибора кипарисовый крестик с резным распятием Спасителя. Такой же крестик был одет и на грудь Любомира.

            После совершения Таинства, одетые в сухую одежду раб Божий Андрей и отрок Георгий приняли участие в церковной службе и причастились Святых Христовых Таин.

            Через две недели, окрепшие в здравии и вере, новоявленные воины Христовы готовы были отправиться в русский стан, который, как говорили заходившие в монастырь путники, упорно стоял под стенами Херсона. Ратибор и Любомир со слезами простились с монастырской братией. С молитвой и добрыми напутствиями, как родных, проводили их братья-иноки за монастырские угодья. Любомир ехал на осёдланном коне, Ратибор на телеге. По совету брата Павла, отец и сын решили до времени не говорить своим соплеменникам о Крещении, но каждый день молиться друг о друге уже именами, записанными на Небе – Андрей и Георгий.

 

МЫС ФИОЛЕНТ

 

            В один из дней, когда море штормило, и пенистые волны заливали пляжную полосу, Елена Ивановна предложила своим гостям съездить на мыс Фиолент, в Георгиевский монастырь.

            – Это древнейший монастырь на территории нашей страны, – объяснила Елена Ивановна. – По преданию, он основан в 891 году.

            У соседа Елены Ивановны была дача в районе мыса Фиолент. Он и подвёз двух бабушек и Максима почти до монастыря. Пройдя метров триста по дачным улицам, паломники вышли к обрывистому берегу мыса. Он изогнуто вдавался в море справа, напоминая древнее животное с зубчатым панцирем. У берега было несколько отдельно стоящих скал – красивых и мрачных. И только одна небольшая скала слева, скорее большой камень, торчащий из воды, имела смягчённые округлые очертания и была увенчана крестом. Крутой склон, уходящий из-под ног к галечному пятачку у моря, зарос мелколесьем. Среди кустарников и редких деревьев мелькали то красно-рыжие, то синюшно-серые камни-скалы.

            “И красиво, и немного жутковато”, – подумал Максим и перевёл взгляд на постройки, расположенные неподалёку слева. Монастырская территория напоминала скорее строительную площадку: Максим увидел новые подпорные стенки, кучи щебня и песка, старые здания в лесах, на которых трудилось несколько человек. А выше располагались дома, больше напоминающие обычные городские постройки в жилых кварталах.

            Елена Ивановна, видя некоторое недоумение Максима, поторопилась всё объяснить. Но сначала она спросила у Максима:

            – Максимка, ты читал мифы Древней Греции?

            – Да. Мы это проходили.

            – Помнишь ли ты миф “Ифигения в Тавриде”?

            – Не очень, честно сказать.

            – Там рассказывается о том, как Ифигения оказалась у тавров – племени, населявшем в древности Крым. Они поклонялись богине Диане и поставили Ифигению быть жрицей в её капище и приносить в демонском храме человеческие жертвы. Так вот, некоторые учёные считают, что именно здесь, на мысе Фиолент и было капище Дианы.

            “Так вот почему в красоте этого места есть что-то зловещее!” – подумал про себя Максим, а вслух спросил:

            – А почему, Елена Ивановна, монастырь носит имя святого Георгия?

            – Давно это было. Земля Таврическая в те века была провинцией богатой и могущественной Византии. Сюда из столицы – Константинополя (Царьграда – как говорили на Руси) – приплывали купцы со всевозможными товарами. Плавание по Чёрному морю в те века было каботажным: корабли плавали вдоль береговой линии. Но и такое плавание было опасным, если случался шторм.

            Однажды у мыса Фиолент попали в бурю греческие моряки. Корабль их, разбитый волнами, был уже готов затонуть. И тогда греки взмолились Георгию Победоносцу, прося помощи. В последний миг, когда люди ждали неминуемой гибели, вдруг они увидели в-о-н на той скале с крестом Георгия Победоносца на коне – и вскоре корабль чудесным образом был к этой скале прибит. Люди высадились на землю, поднялись на вершину скалы и обрели там икону святого Георгия. Некоторые из моряков решили посвятить свою жизнь Богу и сразу остались жить в этом диком месте. Так был основан Свято-Георгиевский монастырь. Он, как монастырь греческий, существовал несколько веков. Возрождался в XIX веке после присоединения Крыма к России, а теперь тоже восстанавливается. В 1891 году праздновалось 1000-летие монастыря, тогда и водрузили крест на скале. При советской власти здесь была устроена воинская часть. Постройки монастыря частично ещё находятся в ведении военных, но основные святыни монастыря, слава Богу, уже возвращены.

            Бабушка Вера, слушавшая внимательно Елену Ивановну, спросила:

            – Так значит, Леночка, в этом монастыре в царской России готовили иеромонахов  для службы на кораблях Черноморского флота?

            – Да, в этом. Зимой, когда корабли стояли в Севастопольских бухтах, иеромонахи жили в монастыре. А летом в составе экипажей уходили в плавание. Здесь и домик адмирала Лазарева имеется – под монастырскими постройками на спуске к морю.

            – А какие святыни сохранились здесь? – спросил Максим.

            – Ну, во-первых, это сама скала – свидетельница чуда. А другие святыни мы осмотрим на месте.

            И Елена Ивановна от обрыва пошла к дороге, ведущей в монастырь. Пройдя через открытые ворота мимо закрытой строительными лесами монастырской гостиницы, паломники подошли к площадке, на которой был обозначен старый фундамент разрушенного безбожниками храма. Слева над ним был устроен прямо в скале маленький храм Рождества Христова. Этот пещерный храм, как объяснила Елена Ивановна, считается очень древним.

            В уютной пустой церковке, такой родной светом лампадок и ликами икон, Максим, бабушка и Елена Ивановна, поставили свечи, оставили в кружке скромное пожертвование, молча постояли. Молились ли его спутницы, Максим не знал, но он, как мог, просил Георгия Победоносца спасти наше Отечество, которое носится сейчас по волнам житейского моря, как неуправляемый корабль, готовый в любой момент разбиться. Исполненный надежды, Максим обращался к святому Георгию с такими словами: “Ты грек, но русские почитают тебя и даже поместили твою икону в центре герба России. Соедини нас – русских, украинцев и белорусов – в одно целое. Убей змея вражды, которого поселяют между нами враги. Верни России её былую победную славу. Ведь тогда и Оксана, и я, и Виктор будем снова жить в одной стране”.

            Потом Елена Ивановна повела своих северных гостей к святому источнику.

            – Источник здесь был целебный, да только теперь его воду пить нельзя. Отравлена она неразумием людей, которые Божьего не берегли, когда строили своё. Теперь нечистоты попадают в водоносную жилу, – говорила бабушкина подруга, пока все спускались по ступеням на нижнюю террасу.

            Пройдя к невысокой стене, Максим увидел покрытые трещинками и побегами дикой травы следы былого архитектурного оформления святого источника: две полуколонны из мраморовидного известняка, поддерживающие треугольный фронтон; над ним – вырезанный на белом камне рельеф святого великомученика Георгия, поражающего копьём дракона; справа от источника – памятная надпись: “Помощью десницы Господней обновлён источник сей карасубазарским  купцом Иаковом Гущиным с сыновьями его…” Ещё Максим разобрал дату – 1846 год.

            Вера Сергеевна только вздыхала, ничего не говоря. Её вздохи были понятны и Елене Ивановне, и Максиму: верующему человеку невыносимо видеть осквернёные святыни.

            Елена Ивановна, предупреждая возможные вопросы, сказала с воодушевлением:

            – И здесь всё будет сиять благолепием, как в храме, в котором мы только что были. Монахи запустения не терпят. За последние годы в монастыре уже многое сделано. Мы не можем пройти на территорию, где монахи сейчас живут, а то бы вы убедились в этом.

            Бабушка вдруг обратилась к Максиму с вопросом:

            – Максимка, а ты ещё не посчитал, сколько лет-то монастырю?

            Максим помедлил, посчитал в уме и изумлённо протянул:

            – Ничего себе! В следующем году – 1110 лет. Он почти ровесник России!

            – И свидетель многих страниц нашей истории, в том числе и Крещения князя Владимира в Корсуни, – добавила Елена Ивановна.

            Максим, внимательно вглядывавшийся в тонкую струйку воды, спросил у Елены Ивановны, откуда известно, что вода этого источника целебная.

            – Ну, Максим, такие вопросы только неверующие задают, – удивилась бабушка.

            – Ничего, ничего, – поторопилась успокоить её Елена Ивановна, – вопрос правильный, мальчишеский. Он должен до всего умом дойти. – И повернувшись к Максиму, Елена Ивановна стала объяснять. – Во-первых, это живёт в памяти народной и передаётся из уст в уста, от поколения к поколению, а, во-вторых, сохранилось немало письменных свидетельств. Одно из них, довольно любопытное, я даже дам тебе прочесть. У меня с собой справочник-путеводитель, в котором прочти вот это, – и Елена Ивановна, достав из сумочки книгу, открыла её Максиму на нужной странице.

            Мальчик с интересом взял книгу из рук Елены Ивановны, а бабушка Вера попросила:

            – Прочти вслух.

            Максимка прочёл следующее: “В 1792 году коллежский асессор Леонтий Чернявский писал: “В числе трёх или четырёх монашествующих я нашёл одного русского столетнего старца Калиника, жившего отшельником в келии ниже монастыря, самим им сложенной; глубокая старость с бодрым духом, благочестие и особенно ласковый приём внушили во мне к нему душевное уважение; он позволил мне провести ночь в его келии, в продолжении которой я пользовался его беседою, в особенности о временах татарского владения Крымом… Он тогда считал время своего пребывания в Георгиевской обители 80 лет. Он застал, что татары с незапамятных времён имели уважение к целебной силе воды, истекающей из родников в сём монастыре.

            Впоследствии сам многими опытами удостоверился в том и употреблял оную, как дар Божий, и сим более расположил татар к святому месту. Безмездное и удовлетворительное лечение обратило многих мурз и беев к особенному уважению к сей обители. Не было примера, чтобы старшины их приходили к воде с оружием, которое оставляли наверху. Соблюдали пост, привозили с собой рыбу и фрукты. Лечение происходило при диете: умывание головы и всего тела, питьё воды натощак, по роду болезни от пяти до десяти дней. Этот старец уверял меня, что уважение татар к воде причиною, что монастырь совсем не уничтожен, подобно другим святым местам в Крыму… На другой день поутру я предложил почтенному старцу напиться со мной чаю, но он отвечал: “Боже сохрани! Пейте и Вы монастырскую воду, и будете здоровы и долговечны, как я”. И эта ночь осталась запечатлена в душе моей на всю жизнь”.

            – Как было и как стало, – горько заметила Вера Сергеевна, когда Максим закончил чтение. – Вот что человек делает с дарами Божиими!

            Вниз от террасы уходила к морю лестница.

            – 800 каменных ступеней, – сказала Елена Ивановна. – Но к морю мы не пойдём. С непривычки Вера Сергеевна не сможет подняться обратно. Очень круто и высоко.

            – Леночка, а сколько всего в монастыре было храмов до революции? – спросила подругу бабушка.

            – Четыре. А ещё один, Верочка, Вознесения Господня, заложенный Николаем II, построить не успели.

            – Господи, подай Свою благодать этому месту, возроди здесь святыню Свою, – простосердечно помолилась бабушка. Вслед за ней перекрестились и Максим, и Елена Ивановна.

            Когда на следующий день Максим рассказывал Виктору и Оксане о посещении Георгиевского монастыря, они долго спорили, почему одним людям дороги святыни, а другие их с лёгкостью уничтожают. Причины ребята видели разные, но сошлись в одном: разрушать древние святыни своего народа – это зло, которое на нашей земле не должно повториться.

            Однако, Максим, перед глазами которого стояли корявые надписи имён и прозвищ, оставленные бездушными людьми на камнях монастырских построек, знал, что мало, очень мало сейчас в нашем Отечестве тех, кто искренне ценит духовные святыни своего народа.

 СУДЬБОНОСНАЯ СТРЕЛА

             Уже улеглась первая бурная радость возвращения к своим, ослабели расспросы. Соратники смотрели на Ратибора так, будто он вернулся с того света. Все хвалили Любомира, называли его спасителем отца, а отрок только повторял про себя:

            – Во славу Твою, Господи! Во славу Твою! – Бояться, как огня, гордости и похвальбы Любомира научил брат Павел.

            Дело шло к весне. Заметно теплело. Кое-где зацвели деревья. Любомир узнал этот цвет. Такие ветки он видел в монастырской церквушке на Рождество Христово. В один из тёплых дней, когда ветер пропах не только морем, но и весной, собрал Владимир на совет свою верную дружину. Отроки-смерды внимательно следили за крепостными стенами, зорко оглядывали окружающую местность, готовые прикрыть своего князя от любой опасности. Любомир был с ними, усваивая повадки юных воинов, впитывая их ревность служения князю.

            Ратибор снова был со своими сородичами и соратниками. Снова был с Великим князем. Совет расположился на пригреве возле шатра, куда не могли достать неприятельские стрелы. Дружинники обдумывали дальнейшие действия против корсунцев. Земляной холм, который князь Владимир приказал насыпать ещё в начале осады, херсонцы больше чем на половину через подкоп внесли в город, и теперь русичи видели земляной курган, поднимавшийся в крепости над оборонительной стеной. “Что делать дальше?” – вот вопрос, который стоял перед князем Владимиром и его верными боярами.

            Любомир дивился раннему южному теплу, подставлял лицо лучам солнца. Теперь он знал, что светило не является богом. Оно также сотворено Богом Невидимым, как и человек, как и весь этот мир. Как умел, Любомир благодарил Творца и за эту жизнь, и за это неожиданное тепло, подаренное людям в дни поздней зимы.

            Вдруг мальчик услышал жужжание пчелы – такое неожиданное, такое родное. Он поискал её глазами, решив поймать и показать пчёлку отцу. Золотая вестница лета сидела в серединке мелкого невзрачного цветка и добывала нектар. Когда мальчик хотел взять её за крылышки, пчёлка ловко увернулась и полетела. Любомир увлечённо побежал за ней, даже не обратив внимания, что пчёлка полетела в сторону крепости.

            Неожиданно недалеко от него звучно цокнула о камень стерла, пущенная кем-то с крепостной стены. Стрела была явно выпущена не на поражение, но так, чтобы её сразу заметили: она имела ярко-красное оперение на хвосте. Отрок кинулся к стреле, застрявшей между камнями, выдернул её и увидел привязанный к ней лоскут тонкой кожи.

            “Письмо!” – как молния мелькнула мысль в голове Любомира. Мальчик резко повернулся и побежал к русскому стану.

            Увидев бегущего стремглав прямо к княжескому совету мальчика, дружинники обеспокоено замолчали, ожидая его.

            – Что там такое, Любко? – обратился Владимир к мальчику, когда тот уже был возле шатра.

            – Здесь стрела с письмом, – отвечал отрок, шустро подбегая к князю и подавая ему стрелу.

            Владимир снял лоскут, подал толмачу, и тот прочитал вслух греческие слова: “Перекопай и перейми воду, идёт она по трубам из колодцев, которые за тобою с востока”.

            Князь помолчал, едва сдерживая вскипевший восторг, затем посмотрел на небо и воскликнул:

            – Если сбудется то – крещусь!

            Тут же он повернулся к отроку, снял застёжку со своего плаща и подал Любомиру. Благодарный мальчик зарделся от смущения, взял с поклоном золотую фибулу и спрятался за спину отца. Дружинники понимающе заулыбались. Многие Владимировы отроки уже носили вещи с княжеского плеча и гордились этим. Любомир был почтён вниманием князя впервые. Отец искренне сорадовался ему, вспоминая и свои отроческие годы. Но мысль Ратибора удерживала фразу, только что произнесённую князем – “Если сбудется то – крещусь!” На миг христианин Андрей поставил себя пред Спасителем и про себя взмолился: “Помоги ему, Господи!”

            А русский князь приказал копать в указанном добрым человеком месте: за воинским станом к востоку. Там, в двух часах ходьбы от Корсуни, располагались высоты, от которых, по гончарным трубам, идущим под землёй, в город подавалась вода.

            И действительно, вскоре ратники, копавшие поперечную канаву на склоне восточных высот, наткнулись на керамические трубы водовода, которые и перемкнули. Вода в Корсунь больше не поступала. Дружина терпеливо ждала сдачи крепости, понимая, что осаждённые скоро запросят мира и откроют городские ворота.

            Весна всё решительнее входила в свои права – зеленела молодой травой, красовалась подснежниками, фиалками и примулами, благоухала кустарниками с мелкими жёлтыми цветочками, свисала серёжками с орешника, веселила дух русичей, засидевшихся в томительном ожидании.

            В один из дней с ярко-синим небом и пенными завитками на синей поверхности моря под звон колоколов корсунских церквей над стенами крепости взвились белые флаги. Херсонцы на оборонительной стене ждали, когда к городу выдвинется с белым флагом посольство русичей для переговоров.

            Киевский князь послал говорить с греками Добрыню с сыном и Стемида. С ними были и другие дружинники – для охраны. Когда русское посольство оказалось в зоне поражения, дружинники остановились. Навстречу русичам с приморской стороны, шли, пройдя через потайную калитку, знатные граждане Херсона. Среди них выделялся священник, идущий к послам с распятием в руках. Рядом с ним шёл варяг в воинских доспехах, но без оружия. На лицах осаждённых хотя и лежала печать физического измождения, но суетливого, заискивающего перед врагами беспокойства не было.

            Знатный гражданин города почтенного возраста, седовласый, голубоглазый, со спокойным, мудрым лицом передал Добрыне свиток с условиями мира. Русский воевода с достоинством принял свиток из рук грека, вежливо поблагодарил его поклоном.

            Священник в чёрном платье, напоминавшем  монашеское одеяние, подал Стемиду небольшое письмо. Сопровождавший священника варяг по имени Ижберн сказал своему соплеменнику по-варяжски:

            – Передай это письмо Великому князю лично в руки.

            После этого херсонцы повернули к городу, а русичи – к стану.

            Владимир прочитал условия мира: греки просили пощады всем осаждённым. Потом вскрыл письмо. Оно принадлежало священнику Анастасу, который сообщал князю, что он и варяг Ижберн послали в русский стан стрелу с указанием места водовода. Послали не потому, что замыслили предательство, спасая свои жизни, а из-за горячего желания помочь Руси уневеститься Христу. “Было мне видение: предстала передо мной некая жена в богатом наряде и в короне, увенчанной крестом. И услышал я голос: “Это Русь – невеста Христова!” – писал священник Анастас. – Помни, князь, что Сам Бог привёл тебя к нам, а потому прояви милость, пощади жителей, и мы откроем ворота города по первому твоему требованию. Не врагом войди в Херсон, а добрым соседом!”

            Князь Владимир собрал тысяцких и сотников и отдал повеление войти в город не победителями, а великодушными братьями.

            – Кто совершит грабёж, насилие, разбой, убийство, подлежит моему суду и суду беспощадному! – предупредил Великий князь. И, смягчив голос, добавил, – не за кровью и не за данью пришли мы сюда, а за верой.

            Некоторые дружинники не скрывали своей досады, но ослушаться Владимира, зная его крутой нрав, не решались. Остаток дня и всю ночь готовились русичи к вступлению в крепость, собирая пожитки и сворачивая шатры.

            Утром посольства противников ещё раз встретились на нейтральной полосе. После обещания русских не разорять город, корсунцы подали знак привратной страже, и давно не открывавшиеся ворота со скрипом отворились. Русь вошла в Корсунь.

 

НЕВОЛЬНАЯ ПОМОЩЬ

 

            По воскресеньям и праздникам Вера Сергеевна и Максим ходили на богослужения в храм Семи Священномучеников Херсонесских, расположенный на территории музея-заповедника. Со временем мальчик узнал, что музей занимает здания Херсонского Свято-Владимирского монастыря, основанного в середине девятнадцатого века по случаю празднования 900-летия Крещения Руси. Главный монастырский храм – Владимирский собор – переживал новую эпоху своей истории – возрождение: там велись большие восстановительные работы. А монахи и миряне молились в небольшом светлом храме.

            Поначалу Оксана и Виктор в церковь не ходили, так как в их семьях это было не принято. Но со временем, скучая без Максима на берегу, друзья тоже стали заходить на службу, ставили свечи у икон, слушали пение. Многое, если не всё, было им в церкви непонятно. Но ощущение чего-то величественного, непостижимого наполняло сердца Виктора и Оксаны, когда они попадали под святые своды: так наполняет душу созерцание звёздного неба. Они уже не могли, как раньше, отмахнуться от звуков чистого пения, строгих и милующих ликов, высоких священных слов о любви к Богу и ближнему…

            И в то же время они чувствовали, что какая-то сила в них самих сопротивляется, не принимает смиренные спины молящихся людей, поклоны, Максимкиной отрешённости от них… Друзья чувствовали, что здесь, в храме, Максим и они – люди разные. Почему? – вот вопрос, над которым ломали голову Оксана и Виктор, сидя на скамейке под акациями в церковном дворе и, ожидая, когда, наконец, закончится служба, и их приятель выйдет.

            Постепенно в сердцах Виктора и Оксаны начали рождаться вопросы: почему Максим легко стоит на службе, а они не могут находиться в храме более получаса? Что там происходит – в храме? Вроде бы они – люди  не глупые, не последние ученики в классе, а вот, оказывается, многого не знают и не понимают… И вообще, вера – что это такое? Почему князь Владимир выбрал для Руси, то есть для Оксанки с Виктором, Православную веру? Ведь все эти люди, стоящие в храме – и взрослые, и дети – не притворяются, не играют, – так что же? Что?

            Поначалу Виктор и Оксана не решались говорить с Максимом на эту тему прямо. Сидя на берегу моря у Хресонесского колокола они рассуждали вслух о том, что такое жизнь, в чём её смысл, бессмертна ли душа человеческая, и что там – за порогом смерти? Оказалось, что жизнь и смерть все трое понимают по-разному, а потому друзья спорили. Так постепенно ребята заговорили и о вере и вскоре поняли, что верующий во Христа человек старается жить по совести, творить на земле добро, смерти не боится, а готовится к Вечной Жизни, исполняя в этой жизни заповеди Божии.

            – Наверное, это очень трудно – никогда не врать, никому не завидовать, всегда слушаться родителей, всё делать тщательно, а не наспех, – говорила Оксана. – Я не могу так жить. Я не люблю выполнять чужие указания, а люблю всё делать по-своему. Люблю школьные дискотеки, люблю модно одеваться. А верующие – они какие-то все блёклые, незаметные. Нет! Такая жизнь не для меня.

            – Это потому, – терпеливо объяснял Максим, – что ты ещё не родилась.

            – Как это не родилась? – вспыхнула Оксана. – Ты что, смеёшься?

            – Нет, не смеюсь, а говорю о том, что ты ещё не родилась для духовной жизни. Твоё сердце ещё не имеет в себе веры в Бога. Когда будет вера, тогда и жить по Божьему слову будет легко.

            Оксана, чувствуя себя в чём-то обделённой по сравнению с Максимом, снова вспылила:

            – У меня нет веры, потому что я в ней не нуждаюсь! Мне и так жить неплохо. А ты, наверное, слабак, вот и вырастил в себе веру для самоуспокоения.

            – Вера – не овощ. Её не выращивают, – сдержанно ответил Максим. – Веру получают от Бога в дар. И Бог даёт веру человеку в том случае, если он искренне об этом попросит. Я сам недавно испытал это на себе.

            – А зачем она тебе – вера? – Оксана с недоумением взглянула на Максима. – Что она тебе даёт?

            – Есть вещи, которые трудно передать словами. Но попробую, хоть что-то объяснить. Раньше я жил только этой жизнью, хотя у меня и бабушка верующая. И отец. Я всё выполнял, что они просили, но внешне. Веры не было. Но когда Господь веру подарил, то душа сразу ощутила собственное бессмертие. Вечность для меня – не пустой звук. Она реальна, как этот мир.

            – Да ты лишил себя радостей этого мира! – снова запальчиво возразила Оксана. – По телевизору показывают столько замечательных вещей. Хочется и то попробовать, и это иметь. Когда у меня будет всё, что я хочу – я буду счастлива!

            – Знаешь, Оксана, ты не одна такая. Сейчас многие живут в плену рекламы. А на Руси как говорили? Дурак, что мешок – что в него сунут, то и несёт. Запомни, в голову верующего человека уже никто что попало не “сунет”. Вера меня сделала свободным от приманок этого мира. От этих вещичек в ярких упаковках, вкусностей и прочего. Теперь я смотрю на них как бы со стороны. Душа не бежит за ними, как раньше, когда я многое делал по велению своего “хочу”. Хочу то, подай это… Как бы это сказать поточнее… Раньше я жил как животное, а теперь… Теперь я выбираю сам, что мне полезно, переступая через своё “хочу”. Я выбираю, что мне читать, что смотреть, о чём размышлять, чему посвятить своё время и свою жизнь. – Максим немного помолчал, – Понимаешь, Оксана, я свободен. Свободен от чужой подачи: от рекламы, от дружеских, но небезобидных предложений. Да и от своих внутренних побуждений – лени, жадности… Много чего носим мы в себе, что унижает настоящее человеческое достоинство. Всмотрись в себя по правде – стыдно станет…

            – Вот ты и попался! Говоришь “сам”, “свободен”, а чуть что – к батюшке бежишь за благословением, – “уколола” Максима Оксана.

            – С батюшкой я советуюсь, когда есть сложный вопрос, и я не могу сам разобраться. Человек, да ещё в нашем возрасте, не может понимать и знать всё. А благословение беру на крупные дела, потому что через священника нам преподаётся благословение Божие. У нас говорят: “Без Бога не до порога”.

            – И что – благословение помогает? – недоверчиво спросила Оксана.

            – По благословению Сергия Радонежского Дмитрий Донской на Куликовом поле Мамая разбил. Поняла? – твёрдо ответил Максим.

            В отличие от Оксаны, Виктор с Максимом не спорил. Он чувствовал весомость слов друга, видел спокойную убеждённость его жизненной позиции, и уважал это в Максиме. День ото дня он возражал всё меньше, больше слушал беседы Оксаны и Максима.

            С некоторых пор друзья обратили внимание на парнишку лет пятнадцати, который приходил и ложился прямо на землю неподалёку от ребят, как только они усаживались на своё излюбленное место. Купался он редко, прямо в шортах, ребят не задевал. “Вещь в себе”, – сказала о нём Оксана. По всему было видно, что незнакомец – из местных. Он уходил с пляжа, как только ребята возвращались к своим “лежбищам”, где их ждали родные. Постепенно на него перестали обращать внимание, тем более, что он имел привычку отворачивать лицо и прятать глаза. Коротко стриженый, сутуловатый, он имел серый, нездоровый вид.

            Однажды, сидя на полюбившемся месте, Оксана снова заговорила о том, что надо жить в удовольствие, тем более, что вокруг так много привлекательного.

            – Мне нравится, как живут молодые люди в киносериалах. Я очень люблю смотреть эти фильмы, – мечтательно говорила девочка. – И тоже люблю жить в удовольствие.

            – Вот ты произнесла слово “удовольствие”, а ты знаешь, что это такое? – спросил Максим.

            – Конечно! Это наслаждение!

            – Нет, ты, Оксана, всмотрись в само слово. Разбери его на составные части, что ты там найдёшь? – и Максим написал травинкой не песке “удо – вольствие”.

            – Я не пойму, к чему ты клонишь, – загорячилась Оксана.

            – А к тому, что “уды” – это части нашего тела, а “вольствие” – это вольность, вольница. Получается, что тебе нравится жизнь с вольницей тела. А так, Оксана, даже животные не живут.

            Оксана, не найдя, чем возразить Максиму, вскочила и, крикнув – “Я купаться”, – сбежала к воде и поплыла.

            Виктор, раздумывая над разговором друзей, спрашивал сам себя: “Почему есть люди верующие и неверующие? Они смотрят на жизнь совсем по-разному. Вот Максим, такой же пацан, как я, даже младше, но он какой-то… мудрый что ли, всё у него разложено по полочкам – это достойно человека, а это нет”. И подросток из Полоцка начинал понимать, что так тупо, как он жил прежде, человеку жить нельзя. Мир шахмат, в котором Виктору было так комфортно, так захватывающе интересно, рядом с жизнью, открывавшейся ему через Максима, казался теперь только мирком. И однажды полоцкий мальчишка ощутил в своём сердце внезапный вопрос: “Кто я, Господи?” От неожиданности он даже растерялся. Но вопрос стоял в сердце Виктора, и мальчик понял, что пока он не найдёт ответа, не сможет спокойно жить.

            И глядя на проходивших мимо смеющихся парней и девушек с пивом и сигаретами в руках, он вдруг почувствовал, как мелка их жизнь, как недостойна она звания человека. “Свернувшие к пропасти” – пронеслось у него в голове. В этот миг Виктору почему-то вспомнился его полоцкий друг Дима, который был добрым и хорошим парнем, и вдруг превратился в подлого, изворотливого лгуна, когда стал наркоманом.

            Вспомнив о Диме, Виктор вздохнул совсем по-взрослому и с грустью засмотрелся на море. Подбежала Оксана, мокрая, довольная купанием, села рядом, подставляя спину солнцу. Виктор, словно не замечая её, продолжал смотреть в даль.

            От Максима не ускользнула перемена в настроении Виктора, и он спросил:

            – Вить, что случилось?

            Виктор посмотрел на Максима, потом на Оксану и сказал:

            – Друга своего вспомнил. Наркоманом он стал. Был мальчишка, как мальчишка, а теперь… – и Виктор только махнул рукой.

            – И у нас по соседству тоже наркоманы живут. В глаза глянешь, а там – жуть, как будто смерть увидел. Что это с ними, Максим?

            – О чём ты, Оксана?

            – Почему у них смерть в глазах?

            – Оттого, что дух жизни от них отступил.

            – Дух жизни? – изумилась Оксана. – Отступил? А почему он оставляет человека?

            – Потому что человек – свободный человек – отдаёт свою волю злу. Пока воля человека злу сопротивляется, дух жизни в нём остаётся. Но когда человек сознательно решается на зло, тогда он подпадает под его власть. А зло несёт смерть. Так мне объяснял отец о природе пьянства, наркомании, других пороков. Среди моих школьных знакомых тоже появились наркоманы, поэтому я и спрашивал у отца об этой пакости. – Максим помолчал, глядя на детей, весело резвящихся в воде у самого берега, и снова заговорил: – Отец сравнил наркомана с огромной и сильной овчаркой, посаженной на крепкую цепь. Вот у нас с вами есть какие-то цели в жизни, планы, мечты. Мы можем выбрать любую профессию, ту или иную дорогу в жизни. А у наркомана остался только один-единственный способ существования. Наркотики – это и есть цепь, на которой сидит несчастный. – И повернувшись к Оксане, и приблизив к её лицу своё лицо, Максим внушительно добавил, – А начинается у них всё с невинной любви к удовольствиям.

От неожиданности девочка отшатнулась, в её глазах появился испуг.

            “Страх за себя”, – подумал Виктор, а у Максима спросил:

            – Макс, а можно им помочь? Тебе отец об этом что-нибудь говорил?

            – Мне не приходилось ещё общаться с наркоманами, которые вылезли из этой ямы.         Но я точно знаю, что чудеса на свете бывают, и бабушка мне рассказывала, что у нас в церковь ходят покаявшиеся наркоманы. Они бросили наркотики, когда поверили в Бога. Путь веры для них – единственный способ выжить. А если они остаются вне Бога, без духа жизни, то гибнут молодыми.

            – А как же Димке это объяснить, если он всё время как ненормальный? – с болью спросил Виктор.

            – Не знаю, Вить. Знаю только одно, что веру надо просить у Бога всей силой своей души, тогда она и рождается в сердце.

            Ребята помолчали. Прибой мягко шлёпал о камни под невысоким обрывом. Солнце клонилось к западу, бросая яркие блики на воду, от которых рябило в глазах. Было тихо, и вдруг в этой тишине друзья услышали безутешный, сдавленный плач. Они повернулись на горькие всхлипы и увидели, что плачет, уткнувшись в согнутую руку их безымянный сосед, ставший в последние дни словно немой тенью наших друзей.

            Оксана, не выдержав, бросилась к пареньку, дотронулась до его плеча и участливо спросила:

            – Эй, что с тобой? Тебе больно?

Парень от неожиданности вскочил, взглянул на девочку и, крикнув: “Да отстань ты!” – побежал вдоль берега мимо колонн древнего храма и скрылся за дальними кустами. Ребята проводили его взглядом. А когда повернулись к Оксане, то увидели, что на ней не было лица. Девочка как-то потерянно подошла к Максиму и Виктору.

            – Похоже, он наркоман, и слышал весь наш разговор, – упавшим голосом сказала Оксана.

            Максим с Виктором переглянулись. Они не на шутку встревожились за парня: кто знает, что взбредёт в голову человеку с разрушенной психикой? Им было жаль этого севастопольского мальчишку, но они – сами почти дети – не знали, чем ему можно помочь.

            Оксана, от чувства полного бессилия перед злом этого прекрасного мира, тихо понурилась, уткнувшись лбом в коленки.

            Больше ребята местного незнакомца не видели, и когда приходили к колоколу, с грустью вспоминали о нём. Но уже после отъезда Оксаны и Виктора, Максим увидел его в Никольском храме на Северной стороне, куда новгородец с бабушкой Верой совершили паломничество: парень простоял всю службу в укромном месте, почти не вставая с колен. Вся его согнутая фигура говорила о раскаянии грешника. Крестился он неумело и невпопад, но Максим узнавал в нём чувство, так остро ещё недавно пережитое им самим – чувство предстояния перед Богом.

 

КОРСУНЬ

 

            Войдя в Херсон, дружинники и наёмники князя Владимира колонной прошли по центральной улице на главную городскую площадь, где самые знатные горожане, епископ и духовенство встречали правителя Руси и его воинство.

            Любомир шёл рядом с Ратибором. Отец всё ещё не надевал тяжёлую кольчугу, и мальчик опасался за него, хотя всё вокруг было спокойно. Пронзительно пахло весной, морем, и ещё  ладаном  – его запах очень полюбился Любомиру в монастыре.

            Византийцы отдали Киевскому князю Владимиру как победителю должные почести и обговорили с ним порядок размещения войска на постой.

            Пока взрослые решали вопросы пребывания Руси в Корсуни, Любомир внимательно огляделся вокруг. Здесь, на главной площади города, вымощенной плитами, он насчитал шесть красивых каменных храмов, высота которых почти достигала крепостных стен. В глубине города виднелись кресты ещё многих церквей. Позднее Любомир обойдёт все из них, побывает в каждой. Но пока он всматривался в великолепные каменные дома корсунской знати, парадными фасадами выходившие на площадь. В одном из этих домов расположился Великий князь с боярами и отроками-смердами. Взял князь в свои палаты и Ратибора с Любомиром.

            Были на площади и дома, в которых, как позже узнал Любомир, люди постоянно не жили: они служили для нужд всего городского общества. Обратил отрок внимание и на то, что вдоль улиц были проложены водосточные канавки, в которые отводили воду из усадеб во время дождей.

            Вечером этого дня, когда улеглись все его треволнения, Ратибор решил откровенно поговорить с Владимиром и признаться князю, что они с сыном стали христианами. Ни он, ни Любомир не могли больше участвовать в обрядах и жертвоприношениях, которые ещё коренились в дружине. Выслушав Ратибора, князь спокойно сказал:

            – Видно была на то воля Бога, чтобы ты выжил и послужил Ему.

            Удивился такому ответу Ратибор: Владимир сказал так, как мог сказать только человек, уже носящий в сердце образ Христов. Помолчав, князь добавил:

            – Когда крещусь, опорой мне будете: и ты, и Любомир.

            – Если придётся, жизни за тебя не пожалею отдать, княже! – взволнованно сказал Ратибор и попросил, – Дозволь нам с сыном в церковь ходить на службы.

            – Ходи и молись о том, чтобы поскорее и вся Русь Христовой стала.

            С этого времени Ратибор и Любомир стали бывать на службах. Стемид им показал храм в полуденно-западном квартале города, где служили на церковно-славянском языке для болгарских купцов, задержавшихся в городе из-за осады. Как узнали Андрей и Георгий, эта церковь была построена в память о бывшем на этом месте чуде. В храме том по центру стояла известкообжигательная печь, которую прихожане оберегали как великую святыню. Священником здесь служил славянин из Болгарии. Ратибор и Любомир сразу привлекли к себе внимание отца Валерия, и уже после первой службы он подошёл и познакомился с новыми прихожанами. Возрастом отец Валерий был лет пятидесяти пяти; с небольшой седоватой бородкой, ясными, мудрыми глазами, доброй улыбкой. Он-то и рассказал крещёным русичам историю храма.

            – Строили церковь триста лет назад таким образом, чтобы наша святыня – печь – была строго под куполом, – объяснил отец Валерий. – Строить так было нелегко, ведь храм находится на склоне косогора. Но христиане постарались – и вот он храм-памятник священномученику Капитону.

            – А кто он – этот святой? – спросил Любомир–Георгий.

            Священник погладил мальчика по плечу и сказал ему:

            – Приходите, Георгий, ко мне завтра в гости вместе с Андреем. Я дам тебе почитать житие Капитона.

            – Но я не умею читать, – растерялся Любомир.

            – Ну, значит, вместе почитаем, Георгий, – хотя и тебе и Андрею придётся научиться читать: без этого вы не сможете правильно славить Бога, быть учениками Христа. Ведь ученики – это те, кто учится.

            На следующий день в условленное время Ратибор и Любомир были у дома священника. Как и все дома в Херсонесе, он был каменный, довольно большой, с узорчатой кирпичной выкладкой по внешней стене, обращённой к улице. Калитку русичам открыл старший сын отца Валерия Стефаний, юноша лет восемнадцати, читавший в церкви по книгам во время богослужения. Пройдя по вымощенному неправильной формы плитами двору, Любомир с отцом поднялись на крыльцо и вошли под гостеприимный кров священнического дома. Перекрестившись и поклонившись образу Спасителя, гости взяли благословение у отца Валерия, встретившего славян с распростёртыми объятиями. Батюшка пригласил гостей присесть на скамью в маленькой комнате с небольшим окном и шкафом с книгами, а сам, кликнув жену Наталью, велел ей накрывать на стол.

            – Сейчас идёт Великий пост, угощение у нас простое – хлеб, овощи да сушёные фрукты, но, как говориться у славян, чем богаты – тем и рады.

            Вскоре отца Валерия и гостей позвали к столу в трапезную. Окнами она выходила во двор и была довольно просторной. На деревянных полках стояла глиняная поливной эмали посуда разного цвета. В глиняных блюдах стояло на столе и угощение. Ратибор и Любомир, увидев всю семью отца Валерия, собранную в трапезной, поклонились родителям и детям священника и пожелали всем доброго здравия. Все дружелюбно поприветствовали вошедших. Потом, наедине, отец Валерий объяснил Андрею и Георгию, что у христиан принято приветствовать хозяев словами: “Мир вам!”. На что хозяева должны ответить – “С миром принимаем”.

            Пока все устраивались вокруг стола, отец Валерий попросил двенадцатилетнюю дочь Марию принести житие святого Капитона и почитать всем во время трапезы. Помолившись, гости и хозяева сели за стол. Неторопливо вкушая печёные овощи, сушёные смоквы и орехи, все слушали о подвиге святого.

            Любомир узнал, что епископ Капитон жил шесть столетий назад. Он прибыл в Хресонес ещё тогда, когда здесь большинство жителей были язычниками, как теперь славяне. Когда святой начал проповедовать в Херсоне о Сыне Божием и Его Царстве, о Вечной Жизни, люди потребовали от него знамений и чудес, чтобы убедиться в том, что христианское учение действительно божественно.

            “Они предложили: “Вот две печи, разожжённые для приготовления извести, – читала Мария, – если ты войдёшь в них и останешься неопалим от огня, тогда мы уверуем проповедуемому тобой Богу”. Святитель, ради спасения многих тысяч душ, нимало не колеблясь, решился на подвиг, угрожавший ему смертию, но, надеясь на помощь Божию, предложил им дать удостоверение в том, что они крестятся, если Господь совершит чудо”.

            “А нам с отцом Господь открылся без всякого чуда, через Свою любовь и милость, – подумал Любомир. – Как они, древние корсунцы, не побоялись испытывать Божьего слугу?”

            А Мария продолжала читать: “Тогда святитель, сотворив молитву, немедленно вступил в печь; к удивлению всех, он довольно долго пробыл там в молитвенном положении, потом вложил в омофор  горящие угли и вышел из печи невредимым. Чудо это поразило всех, и множество народа крестилось от руки епископа”.

            Мария закончила читать и по благословению отца приступила к трапезе вместе со всеми. На голове Марии, как и у матушки Натальи, и у других дочерей отца Валерия, был тёмный покров, тем ярче выделялись на белом лице девочки серые глаза с длинными пушистыми ресницами. На личике Марии Любомир рассмотрел веснушки, которые делали её миловидной и задорной. Ратибор заметил, что его сын внимательно рассматривает дочь священника, и незаметно под столом наступил Любомиру на ногу. Отрок всё понял, застыдился и низко опустил голову, заливаясь краской до корней волос.

            – А наш храм, – говорила в то время жена священника, – построен на месте первой церкви, выстроенной ещё самим епископом Капитоном.

            Любомир, пока Мария читала житие, пребывал в изумлении: его поражало, что дочь священника так легко обращается с книгой. “Вот бы и мне так научиться читать! – замечтался мальчик, заканчивая трапезу. – Сколько интересного я бы смог узнать!”

            Отец Валерий, словно прочитав мысли отрока, предложил ему:

            – Георгий, если ты хочешь, Стефаний будет учить тебя славянской грамоте. Через месяц ты, хотя и медленно, но уже сам сможешь читать. А потом и отца научишь.

Любомир был вне себя от радости. Он взглянул на отца:

            – Папа, разрешаешь?

            Ратибор, улыбаясь, согласно кивнул:

            – Только у князя Владимира попроси дозволения.

            Князь Владимир, был удивлён такой неожиданной просьбе, но Ратибору не отказал, и уже на следующий день Любомир в урочный час пришёл к Стефанию, и обучение мальчика началось. Он оказался довольно сообразительным, всё схватывал на лету, так что и учащий и учащийся были довольны занятиями.

            Однажды, после очередного урока, Стефаний предложил Любомиру:

            – Хочешь, я покажу тебе наш дом?

            – Конечно!

            Стефаний повёл своего ученика сначала в маленькую комнату с иконостасом, где утром и вечером молилась Богу семья священника, а потом провёл отрока в просторную кладовую, стены которой были толстыми и крепкими. На полу, обмазанном жёлтой глиной, мальчик увидел семь огромных глиняных горшков, частично вкопанных в землю.

            – Это пифосы, – сказал Стефаний. – Здесь хранится масло.

            Он подвёл Любомира к самому большому пифосу, обложенному внизу камнями.

            – А в этом пифосе у нас содержится зерно, – объяснил юноша отроку.

            – А где у вас растёт зерно? Я что-то нигде полей не видел, – поинтересовался Любомир.

            – У нас вокруг города, как ты, наверное, заметил, растёт виноград, а за зерном мы плаваем в города за морем, на южный берег Понта Эвксинского, или по Днепру к вам, славянам.

            – Так вот почему я видел в гавани ваши лодки для плавания по рекам! А я думал-думал, зачем вам – морякам, речные ладьи?

            В кладовой оказалось и множество кувшинов с узким горлом и плоскими ручками. Любомир пять раз пересчитал все пальцы на руках, чтобы узнать – сколько их?

            – В этих амфорах хранится хамса, – показывал домашние запасы Стефаний. – А здесь у нас есть всё, что нужно для морской рыбалки. В Херсоне каждый мужчина – рыбак. Рыба у херсонеситов – главная еда, да ещё овощи и фрукты. Правда, в Великий пост мы рыбу не едим.

            И Стефаний показал Любомиру железный якорь, свинцовые грузила, рыболовные крючки, сети и даже бронзовую иглу для вязания сетей.

            В углу мальчик заметил деревянную бочку со смолой. Смолу, как и в Киеве, применяли для просмаливания рыбацких судов.

            – А ты тоже ловишь рыбу в море? – спросил Любомир Стефания.

            – Да, конечно! Отец с двенадцати лет берёт меня с собой.

            – И не боишься? Море такое огромное, грозное, глубокое, не то что река!

            – Нет, Георгий, не боюсь. Я люблю море. Кто родился на берегу моря, тот уже нигде жить не может, и знает его нрав: когда идти за рыбой, а когда сидеть дома. В каждом месте есть свои опасности. У вас, я слышал, на реке есть страшные пороги, а ведь Русь проходит их, несмотря ни на что. Мы же, верующие во Христа, берём у Него благословение на все свои дела. А со Спасителем не страшно – хоть в море, хоть в бой. Правда?

            И Стефаний, позвав мальчика, пошёл к выходу из кладовой.

Любомир, пользуясь добрым отношением к нему молодого болгарина, попросил его:

            – Стефаний, вот ты уже почти научил меня читать. А писать ты можешь меня научить? Я так хочу переписать житие Георгия Победоносца, чтобы оно всегда было со мной.

            – Хорошо! – ответил Стефаний на просьбу мальчика. – Я спрошу у отца, и если он благословит, на следующем занятии начну учить тебя и письму. Но знай, Георгий, что это не так просто. Рука у тебя к мечу да щиту привыкла, а писать – дело тонкое, усердия требует, трудолюбия.

            – Я буду очень стараться! – пообещал Любомир и простился со Стефанием до следующего дня.

            Жажда знаний охватила сердце мальчика. Новый, неизведанный мир книг лежал перед ним. Мир, который он хотел освоить во что бы то ни стало! Любомир точно знал, что это сделает его жизнь обогащённой, наполненной, поможет быть нужным и полезным людям, родной земле.

            Ведь если дочь священника Мария умеет и читать, и писать, как же ему, боярскому сыну, отстать от девочки? При воспоминании о Марии в сердце отрока толкнулось чувство волнующее его. Он и не понял этого чувства, но когда приходил на занятия к Стефанию, всегда радовался, если видел Марию.

 

СОВЕТ С ДРУЖИНОЙ

 

            Через несколько дней после входа русичей в Корсунь, по всем храмам города молились о многолетии царевны Анны, которой исполнилось двадцать пять лет. Князь Владимир отправил в Царьград посольство во главе с боярином Олегом и Ждберном (так называли Ижберна русские дружинники). Цель посольства – доставить в Корсунь Анну. В противном случае пригрозить походом на Царьград.

            Когда ладьи ушли в море, князь Владимир собрал своих верных помощников на совет. С Ратибором допустил князь и Любомира как человека бывалого, сделавшего всё возможное для спасения своего отца. Был приглашён и священник Анастас, который, как заметили киевляне, стал близким советником Великого князя.

            Ещё раз хотел Владимир обсудить самый главный вопрос, стоящий перед ним, – о принятии Русью веры Христовой. Ещё раз хотел услышать слова, которые бы сняли с души русского князя последние сомнения.

            Когда все собравшиеся, обменявшись приветствиями, расселись в зале за длинным столом, князь встал, дожидаясь тишины. Солнечный свет, струившийся в полуденные окна, освещал его могучую фигуру, властное, красивое лицо с дивным взором синих очей, печать глубокой думы, лежащей на челе в едва наметившихся морщинах.

            Великий князь не без твёрдости в голосе обратился к соотечественникам:

            – Верные соратники мои! Славные русичи! Вы знаете, что многие племена находятся сейчас под моей властью. Не вы ли ходили со мной на ляхов  и победили их под Перемышлем? Не вы ли совершили со мной поход на вятичей и присоединили к Киеву земли вокруг Оки? Не вы ли подчинили ятвягов силой воинской доблести? Большая у нас держава, да нет в ней единства. Разные обычаи и нравы в каждой земле, в каждом племени. Долго думал я, чем соединить свои народы, какой силой сделать Русь крепкой и непобедимой?

            Князь помолчал, внимательно вглядываясь в собравшихся. Его молодое лицо, одухотворённое высоким словом, было прекрасным. Любомир никогда не видел князя Владимира таким. От слов князя в душе отрока поднялось ещё неведомое ему торжественное чувство: он вдруг ощутил горячую любовь к своей земле, её лесам и рекам, её деревянным городам и сёлам. Он словно увидел внутренним взором весь славянский народ – людей, красивых лицом и стройных станом, которые любили правду, умели хранить данное слово, были добрыми и ласковыми дома, смелыми и непримиримыми в бою… “Слава Тебе, Господи, что Ты явил меня на свет в земле Русской!” – благодарно помолился Любомир в глубине своего сердца. Помолился коротко, но искренне, горячо.

            В это время Владимир снова заговорил:

            – Давно раздумываю я над тем, что делает державы наших соседей сильными, и понял – вера в Единого Бога. Многих послов из разных стран выслушал я, много узнал о том, каков у них закон. Своих послов посылал, чтобы понять, что нужно для моего народа? Но я хочу ещё раз услышать ваше слово, чтобы решение это было общим, дружинным.

            Первым поднялся Добрыня, опекавший князя сызмала, который – и все это знали – был готов, не раздумывая, умереть за своего сыновца.  В тёмно-русой бороде Добрыни уже пробились струйки седых волос, и он казался Любомиру пожилым, но ещё крепким, сильным и надёжным. Да он и был таковым.

            – Помнишь, князь, – заговорил Добрыня, – как хвалили перед нами свой закон хазары. Мол, иудейская вера – древняя, имеет много правил, по которым следует жить. Эти правила всё решают за человека, что ему есть и что ему пить. Они указывают ему, когда можно работать, а когда нельзя. Они ему определяют на ком жениться и с кем дружить. Юды  считают, что соблюдать эти правила достаточно, чтобы быть праведниками, и заявляют, что только они – избранный народ. Ничего хорошего их закон не даст славянам. Мы привыкли не по правилам жить, а по правде, по совести. Да у них и земли своей нет!

            – И правда, князь, – поднялся Ратибор. – Не подходит нам закон юдов, да и магометанский – не подходит. Как считают волжские булгары? Что каждому от рождения определена своя судьба: и если человеку определено после смерти попасть в рай, то будь ты на земле хоть последним разбойником – всё равно наказан не будешь. Нашему народу опасно давать такой закон: много бед принесёт он на землю Русскую.

            Ратибор явно волновался, и ему становилось тяжело говорить. Но, переведя дыхание, воин продолжал:

            – Нам нужен такой закон, княже, чтобы он сдружил разные племена твоей земли между собой. Греки поклоняются Богу, создавшему мир и человека. Он требует от Своих детей любви друг к другу. Он учит людей жить во взаимопомощи, заботе, милосердии. В Христовой вере надо исполнять заповеди, которые дал Бог, а не правила и ритуалы. Поэтому главные судьи человека по закону греческому – это совесть и Бог. Ты знаешь, князь, что славянам это понятно. Такой закон они примут.

            Добрыня и Ратибор сели. Князь Владимир, слушавший их со вниманием, был доволен такими советами – это видели все присутствующие.

            Но тут из-за стола поднялся молодой и щеголеватый дружинник Дулеб. Лицо его выражало крайнее несогласие со словами Добрыни и Ратибора.

            – Тебе легко говорить, Ратибор, – запальчиво начал Дулеб, – о законе греческом. Ты – вдовец. А у князя Владимира шесть жён, много наложниц. Да и у нас не по одной жене. А греческий закон требует, чтобы мужчина имел только одну жену, даже если он – князь. Нам что же, жён своих теперь убить или прогнать?

            Князь Владимир понял, что пришло время слово сказать ему. Он встал, жестом повелел Дулебу сесть, заговорил твёрдо и взвешено:

            – Вы все прекрасно знаете, что самыми надёжными в бою являются родные братья от одной матери и одного отца. А где много жён, много матерей, то между детьми и зависть, и соперничество, и вражда. Поэтому сплотить народ можно, только укрепив семью. Я понял это, потому что и сам враждовал против брата моего, не пощадил жизни Яроплока. Не хочу, чтобы дети мои, чтобы внуки мои воевали друг с другом, а потому первым подам для своего народа пример. Если женюсь на Анне, остальных жён отпущу на волю. Пусть выходят замуж за любого дружинника, который согласится их взять.

            Тут собравшиеся зашептались между собой, зашушукались. На лицах русичей проступило изумление. Ведь если у славян появлялись постылые жёны, то с ними обходились жестоко – их убивали, а князь Владимир печётся о том, чтобы не только сохранить им жизнь, но ещё и устроить их судьбу. Каждый думал и о том, что же делать, в случае Крещения, со своими жёнами и наложницами? Вопрос был действительно не простым. Любомир, счастливый тем, что его сестра Верхуслава была с ним одного отца и матери, очень хотел, чтобы у всех русских мальчишек и девчонок тоже было такое счастье. И он ждал, какое же решение примет Владимир.

Князь поднял руку, дождался тишины и сказал:

            – Други мои! Мужи русские! Не к лицу нам жить дальше по закону скотов, пора преклониться под закон Божий. Вы отпустите своих жён на все четыре стороны, оставив себе ту, которая люба вашему сердцу, и тем начнём на Руси новый обычай – хранить супружескую верность до последнего дыхания. Если мы так научим жить наших детей и внуков, то, верю, – крепкой, непобедимой станет держава Русская.            

            На этих словах князя совет закончился. Дружинники стали расходиться, озабоченно переговариваясь между собой. По лицам соратников Владимира было видно, что ради общей пользы, ради земли Русской они готовы переступить через личное, хотя это очень нелегко.

            Уходя, Любомир оглянулся и увидел священника Анастаса, который одобрительно говорил что-то Киевскому князю.

 ПРОВОДЫ ОКСАНЫ

             Накануне отъезда Оксаны, её мама, собираясь в дорогу, отпустила девочку на пляж с Максимом и Виктором. Теперь, освоившись, и Вера Сергеевна, и бабушка Виктора, нередко отпускали мальчиков к морю без сопровождения. Конечно, не по одиночке, а их тёплой компанией.

            Друзья – который уж раз! – обошли вокруг Владимирского собора, спустились в крещальню, где принял Крещение Киевский князь Владимир со всей своей дружиной, погуляли по тесным улочкам древнего города, звякнули в колокол и спустились к пляжу.

Людей было немного, так как прибойная волна была достаточно высокой, а ветер с моря, несмотря на яркое солнце, прохладным. Все отдыхающие с маленькими детьми на пляже не задерживались, уходили. Кое-где оставались только взрослые, желающие присоединить к своему загару очередную солнечную порцию. Они безучастно лежали, закрывшись от мира шляпами и солнцезащитными очками.

            Ребята тоже вытащили из пакетов полотенца, улеглись, подставив солнцу коричневые спины. Было немного грустно, как всегда бывает при расставании добрых друзей. Они вспоминали забавные и интересные случаи их совместного трёхнедельного отдыха. Виктор и Максим беззлобно подшучивали над Оксаной, которая так и не отучилась бояться крабов, обещали писать друг другу письма и на следующий год обязательно снова встретиться здесь же, в Херсонесе, в это же время.

            Максим понимал, что эти планы могут остаться только мечтами, что за год многое может измениться и в мире, и в жизни каждого из них. Но не хотел нарушать доброй дружеской минуты своими сомнениями. Неожиданно Оксана спросила Максима:

            – Макс, а ты можешь сделать мне напоследок что-нибудь приятное?

            – Почему бы и нет.

            – Тогда сходи за мороженым.

            Шёл Петровский пост, и Оксана знала, что Максим поститься.

            Мальчик согласно кивнул головой, ребята собрали приятелю деньги, и он, по-быстрому натянув шорты и футболку, побежал через раскопки к ларьку у центральных ворот.

            Когда, возвратившись, мальчик вступил на пляж, он увидел, что Виктор взволнованно бегает по берегу, а в прибойной волне барахтается Оксана, пытаясь выбраться из шумной воды, но откатная волна снова и снова относит её в море. По движениям девочки, пытающейся ухватиться за скользкие камни, Максим понял, что Оксана уже устала, и дело может плохо кончиться. Он бросил мороженое и стал связывать полотенца. Импровизированный канат был готов, Максим поискал глазами Оксану и увидел, что её лицо искажено отчаянием.

            Виктор сразу понял замысел друга и схватил один конец “каната”, понимая, что ему, как более сильному, надо остаться на берегу, чтобы тащить из воды двоих. Максим свой край обвязал вокруг пояса и пошёл в пенную волну, с шумом обрушивающуюся на берег. Сила воды сразу свалила его с ног, а откатная волна быстро повлекла в море, уклоняя мальчика в сторону от того места, где барахталась Оксана. Но Максим, выждав следующую волну, поднырнул и оказался рядом с девочкой. Он крепко ухватил Оксану за руку, чувствуя, как натянулся “канат” – запас его длины кончился. Виктор стоял у самой кромки, рискуя быть сбитым волнами с ног, и что-то кричал Максиму, но мальчик не мог разобрать слов друга. Воспользовавшись очередной волной, Максим сделал рывок вперёд, и с силой вытолкнул Оксану на безопасное место за валуном. Оттуда девочка на четвереньках поползла к сухой гальке и обессилено рухнула на обкатанные камни.

            Виктор рванул “канат”, чтобы вытащить Максима, в одном месте узел развязался, мальчик упал, а откатная волна снова отбросила Максима от берега. Полотенца, повисшие на новгородце, болтались в воде, затрудняя мальчику движение. Он стал развязывать узел на поясе и едва справился с ним. Мальчик понял, что попал в серьёзную опасность. От Елены Ивановны он знал, как легко тонут люди в такую погоду. Даже хорошие пловцы. И Максим, внезапно ощутивший безмерную жажду жизни, взмолился. В этой молитве был только один вздох: “Господи, спаси!” Но что это был за вздох! Максиму показалось, что всё его сердце вылилось в этом вопле надежды.

            Через мгновение огромная волна подхватила Максима, понесла к берегу. Когда она с шумом покатилась обратно, мальчик оказался за большим скользким камнем, ослабившим силу волны, которая опадала вокруг пенными бурунами. Ударившись о камень плечом, ссадив коленки о гальку, Максим всё-таки задержался в прибое и оторвался от волны. Выкарабкавшись из воды, он упал на гальку рядом с Оксаной.

            Виктор плюхнулся возле них, не говоря ни слова. Через полчаса Оксана села, глянула на волны, где пестрели полотенца, взметаемые волнами, и залилась слезами:

            – Максимушка, Витечка, простите меня! Я так хотела на прощание искупаться. Подумала, что волна хоть и высокая, но ведь не шторм, выплыву. А там – такая сила! Спасибо вам, выручили.

            Витя смущённо покашлял:

            – Да что там я! Ты вот Максимку благодари, он сразу всё сообразил.

            Максим сел, серьёзными глазами посмотрел на обоих и сказал:

            – Да при чём тут я? Если бы не Господь, уже бы по нам с Оксанкой крабы ползали.

            Оксана вскочила:

            – Правда, Максим, правда! Я была просто в отчаянии. Ужас сдавил сердце, прямо завопила – “Господи, спаси! Господи, помоги!”. Вот Он и спас меня.

            Максим улыбнулся, потирая ушибленное плечо:

            – Теперь ты на своём опыте знаешь, почему на Руси говорят “кто в море не ходил, тот Богу не молился!”

            Все помолчали. Чувство пережитой опасности ещё не до конца оставило их.

            – Ребята, – вдруг предложил Виктор, – пойдёмте в храм и поставим свечи.

            – Конечно, конечно, идёмте сейчас же! – засуетилась Оксана.

            Она быстро оделась, спрятала в пакет свою уцелевшую подстилку, расчесала волосы. Ребята тоже собрались. Поднимаясь по тропинке с пляжа, Оксана оглянулась и увидела на гальке два молочно-белых пятна – это растаяло мороженое, которое теперь ей показалось таким неуместным.

            Перед порогом храма Максим сосредоточенно трижды перекрестился и поклонился. Виктор и Оксана внимательно следили за другом, повторяя в точности его движения. В этот раз и в храм они вошли не так запросто, как прежде, словно в музей или в магазин, а с робостью, ранее неизвестной. Купив свечи, втроём подошли к иконе Спасителя. Оксана, установив на подсвечнике горящую свечу, стала смотреть на образ Сына Божия. Друзья прочли на её лице искреннюю благодарность и поняли, что в этот миг девочка говорит Богу слова, рождающиеся в её сердце от полноты чувства. Максим и Виктор перешли к иконе Божией Матери, но Оксана даже не заметила этого, а продолжала молиться. Когда она повернулась к ребятам, в её глазах стояли светлые слёзы. Максим навсегда запомнил Оксану такой – тихой, спокойной и смирной: такими бывают, утомлённые слезами радости, потерявшиеся дети, когда их, наконец, находят.

            Ребята проводили Оксану до подъезда дома, где они с мамой снимали квартиру. Всем троим стало почему-то очень грустно: каждый понимал, что, может быть, они видятся в последний раз, но никто не хотел говорить об этом вслух. Оксана протянула руку Виктору, потом – Максиму и тихо сказала:

            – Раньше я бы, наверное… – девочка не договорила, но, помедлив, добавила, – сколько буду жить, буду за вас молиться.

            Оксана повернулась и вошла в подъезд. Ребята немного постояли у подъезда. Боль разлуки была для них новым чувством, и они сами не знали, что с этим делать.

            Потоптавшись у порога, Максим и Виктор молча пошли к морю. Там, на пляже, они увидели выброшенные на берег полотенца, покрытые зелёными водорослями и мелкой галькой. Ребята подняли их, вытряхнули, сложили в пакеты и долго сидели на берегу, глядя в морскую даль. Говорить ни о чём не хотелось.

            …Через неделю уехал и Виктор. Друзья обнялись и долго жали друг другу руки. Они не говорили лишних слов, но их сердца знали, что вместе Максим и Виктор пережили то, что не забудется никогда в жизни. И это было началом настоящей мужской дружбы.

 

ДНИ ВЕЛИКОЙ ПЕРЕМЕНЫ

 

            Царевну Анну встречал весь город. Пристань, устланная коврами, была украшена аркой, увитой весенними цветами – нарциссами, ирисами, цветущими ветками персиков и черешен, а также разноцветными тканями и лентами. Любомир ещё никогда не видел такой красоты и пышности убранства. Об одном жалел отрок, что этой красы-басы  не видит князь Владимир, разболевшийся несколько дней назад глазами и ослепший.

            Трудно было князю Владимиру нести свой недуг в такой момент, когда прибывала из Константинополя царственная невеста Анна, ради которой столько перенёс за последние месяцы русский князь со своей дружиной. Но приходилось смиряться. Смиряться не столько ради себя, сколько ради своей державы.

            Самой дорогой любовью князя была его любовь к земле Русской. Ничего бы он не пожалел для её счастья. И когда стало ясно Киевскому князю, что счастье Русской земли в вере христианской, он сделал всё, чтобы получить её не как унижающийся сосед могучих царей, а как гордый рус, равный самым сильным правителям мира. А такими были греческие цари – братья Василий и Константин. Женитьба на их сестре Анне делала князя Владимира их братом. И ещё он становился братом родной сестре императоров Феофано, которая в это время царствовала в Западной Римской империи за своего малолетнего сына Оттона Третьего. Таким образом брачный союз с Анной ставил князя Владимира вровень с тремя царями, и через это земля Русская возводилась на высоту Царства. Нет! Не правитель диких славянских племён ждал царевну Анну на пристани Херсона, а глава великой державы с центром в Киеве. Ждал, готовый к огромным переменам в своей жизни и в жизни своего народа.

            Долго упорствовала Анна, не давала согласия на брак с князем Киевским, но жертвенная христианская природа её души взяла верх, и царевна, ради любимой Византии, ради дорогих братьев, ради Христа отдала себя во власть человека, о котором рассказывали при византийском дворе страшные истории. После долгих слёз, уговоров и молитв, мужественно вступила Анна на корабль, подготовленный к столь высокому плаванию. Пышно изукрашена была невеста и её корабль. Не одна плыла Анна в Херсон, как в неволю. Священники, монахи, императорские чиновники сопровождали её. Впервые Византия выдавала свою царственную невесту за пределы отчей земли. И потому роскошными были проводы Анны в Царьграде, богато обставленной была встреча её в Херсоне.

            Не жених и невеста, а два мира встречались на корсунской пристани: в лице Анны это был мир, благословлённый Богом, в лице Владимира – требующий исцеления благодатью Божией.

            Увидев князя Владимира и узнав о его болезни, царевна Анна с верой сказала жениху:

            – Крестись, и исцелит тебя Господь!

            После прибытия Анны начались приготовления к Крещению князя и венчанию. Владимир с дружиной каждый день ходил в храм над крещальной купелью (баптистерием), где священник Анастас и отец Валерий посвящали русичей в таинства Христовой веры. Настал момент, когда русский князь сказал в своём сердце: “Я готов”. И тогда был назначен день Крещения.

            Он выдался солнечным, тёплым, наполненным пением скворцов и стрижей. Владимир, ведомый Добрыней, в сопровождении дружины, пришёл к крещальне в урочный час. Во всех храмах в тот день отслужили литургии, и митрополит с собором духовенства, императорскими посланцами и корсунской знатью ожидал русского князя у баптистерия.

            Князь вошёл под свод храма, прошёл к крещальне, купол которой был выложен мозаикой с изображением звёздного неба, облачился по христианскому обычаю в крещальную рубаху. Ему, ничего не видящему перед собой, помогли спуститься по мраморным ступеням в круглый бассейн. Владимир не мог рассмотреть креста на дне, не видел он и прозрачности освящённой воды. Но всем своим существом он предстоял пред Богом в полной готовности жить отныне по небесному Закону. Митрополит трижды погрузил князя Владимира в воду, посвятив его в воинство Христово во имя Отца и Сына и Святаго Духа. И когда в третий раз поднялся Владимир над водой и открыл глаза, то через мокрые ресницы он увидел и митрополита в расшитом золотом облачении, и своих ближайших соратников, и яркий солнечный свет, бьющий из узкого окна под куполом прямо в лицо князю. Прозревший, радостный, обновлённый, с размягчённым сердцем и с новым именем Василий вышел он из купели и с ликованием произнёс:

            – Теперь познал я Истинного Бога!

            Потрясённая явным чудом дружина крестилась вслед за своим князем. Братан  Владимира, сын Добрыни, получил имя Константин.

            Через несколько дней правитель Руси и царевна Анна были обвенчаны в кафедральном соборе Херсона, вместе причастившись на Литургии Святых Христовых Таин. Свадебный пир был торжественным и церемонным по-гречески, изобильным и радушным по-славянски. Дружинный певец Духовлад славил песнями жениха и невесту, подыгрывая на гуслях, и покорил всех гостей красотой своего голоса и облика. Новокрещёные дружинники вели себя неожиданно сдержанно и даже чопорно, боясь нарушить строгий порядок пира. Ратибор и Любомир радовались за князя и говорили между собой о том, что Владимир после крещения даже лицом поменялся: глядя на него так и хотелось сказать – красное солнышко. Они понимали, что впереди у князя немало трудностей, но они будут преодолены, потому что над Русской землёй всходило Солнце Правды – Слово Божие – Христос. Свет небесного познания властно входил в сердца русичей, научая их великому закону любви, милости и доброты.

            После свадебных дней начались сборы в обратный путь. На земляном холме заканчивалось строительство храма – подарок русского князя Корсуни.

            В Киев Владимир решил вернуться сухопутным путём. С ним отправлялись на Русь греческий митрополит, священник Анастас, монах Павел из Свято-Георгиевского монастыря и другие церковные люди. В повозки с великой осторожностью укладывались бесценные святыни – корсунские иконы, мощи священномученика Климента, богослужебные книги из Дунайской Болгарии на церковно-славянском языке, храмовая утварь, благовонный ладан…

            Любомир, собрав свои нехитрые пожитки, отправился с отцом попрощаться с семьёй отца Валерия. Растроганный Ратибор долго благодарил батюшку и Стефания за то, что научили Любомира грамоте. Отрок, хотя и не очень быстро, но уже мог читать и писать. После прощальной трапезы, когда все поблагодарили Бога, Мария, дочь священника, принесла свиток, завязанный пёстрой тесьмой, и смущённо подала его Любомиру со словами:

            – Здесь житие Георгия Победоносца. Я переписала тебе, чтобы ты мог читать его в Киеве, вспоминать Херсон и нас не забывать.

            Застыдившись, девочка выскочила из комнаты. На глазах у Любомира навернулись благодарные слёзы. Он несколько раз глубоко вздохнул и вслед за Ратибором подошёл к отцу Валерию под благословение. Любомиру очень хотелось ещё раз увидеть Марию, но она больше не показалась. И тогда отрок сказал Стефанию:

            – Передай Марии, что я вас никогда не забуду.

            На память Ратибору и Любомиру отец Валерий подарил глиняную кадильницу для воскурения ладана перед иконами в святом углу и блюдо жёлтого полива с изображением святого всадника, поражающего копьём дракона. Боярин в долгу не остался, вручил священнику отдарок – меховой плащ.

            – В холодную пору он согреет вас, – произнёс сердечно Ратибор.

            На следующий день после Божественной литургии княжеский обоз крещёных русичей тронулся в путь. В Херсонесе звонили все колокола, и их серебристый звон разливался далеко по морю. Казалось, все херсонцы – и старые, и малые – вышли за крепостную стену провожать дружинников, со многими из которых уже успели сдружиться. Корсунцы всё шли и шли за обозом по дороге, уходившей от крепости к ближним отрогам; потом постепенно замедлялись, отставая, и наконец останавливались между зеленеющих виноградников.

            Поднявшись на высоту, Любомир оглянулся на город, который издали показался ему драгоценным камнем, оправленным в синеву безбрежного моря. Отрок остановился, не в силах оторвать своего взгляда от этой красоты, от столь дорогого  его сердцу места, где он простился со своим детством и вступил во взрослую жизнь. Там оставалась битва за жизнь отца; там оставался миг его посвящения Богу; там же оставалась и его затаённая мечта, о которой он не сказал даже Ратибору.

            Мимо Любомира одна за другой проезжали повозки, а он стоял, даже не замечая, что рядом с ним смотрят на город Ратибор, Стемид, Братило, Угоняй, Добрыня с сыном Константином и князь Владимир с Анной.

            И вдруг над скрипом колёс, окриками возниц, цоканьем конских копыт о каменистую таврическую землю возвысился голос Киевского князя:

            – Отныне Корсунь – великая святыня для каждого русича. Ибо здесь начинается новая Русь – Русь, посвящённая Христу-Спасителю.

            – Господи, благослови! – сказал Ратибор.

            Все перекрестились, низко поклонились корсунским церквам и, повернувшись, двинулись на Русь, неся в своих сердцах духовный хлеб для соотечественников.

 НАСЛЕДНИКИ КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА

             После отъезда друзей остаток лета Максим Любанов больше ходил на раскопки и просиживал в библиотеке музея-заповедника, чем купался в море. Он дописывал уже третью общую тетрадь, всерьёз увлекшись средневековой историей Херсона-Херсонеса. Последняя запись, которую Максим занёс на страницы своего научного дневника, была таковой: “Хотя история города богата другими интересными событиями, для нас Херсонес – прежде всего место крещения Владимира. И хотя это памятник средиземноморской городской культуры, для славян он обретает отечественное содержание. Весь город, вся его история воспринимается теперь через призму этого события”.

            В день памяти святого равноапостольного князя Владимира Максим с Верой Сергеевной и Еленой Ивановной были на службе в храме Святого князя Владимира на центральном холме Севастополя. Этот собор знаменит на всю страну тем, что в его подземном храме находится усыпальница героев Крымской войны адмиралов Нахимова, Корнилова и Истомина. Незабываемым событием южного пребывания Любановых было их присутствие на параде в день Военно-Морского флота. После этих праздников начался август – персиковый и арбузный, с медузами в тёплой воде, блёкло-сиреневыми веточками кермека у прибрежных троп…

            Часто ходил Максим к херсонесскому колоколу на то место, где так недавно они сидели с Виктором и Оксаной, вспоминал их игры в воде, плавание наперегонки, прогулки, споры… “Интересно, – думал Максим, – пришлёт ли мне фотографии Оксана, напишет ли письмо Виктор, или время зачеркнёт нашу дружбу?” И он решил, что обязательно напишет друзьям письма, когда вернётся в Новгород.

            Однажды, когда Максим так сидел, наблюдая за лодкой с белым парусом, рядом с ним сел севастопольский парнишка, так смутивший ребят месяц тому назад. Он протянул Максиму руку и назвал себя:

            – Илья.

            – Максим, – пожал ему руку наш новгородец.

            Помолчали. Максим Любанов понимал, что сейчас не его время говорить. Он не мог своими вопросами лезть человеку в душу.

            Илья явно хотел что-то сказать, но медлил. Наконец, собравшись с силами, он спросил:

            – Друзья твои уехали?

            – Да, давно, – ответил Максим. – А что?

            – Да, так, ничего. За девчонку я опасаюсь, как бы она с пути не сбилась со своей любовью к удовольствиям.

            – Не собьётся! – уверенно сказал Максим. И добавил. – Она из лап смерти вырвалась, теперь будет ценить жизнь.

            Илья не стал расспрашивать, что имел в виду Максим, а сказал о себе:

            – Я тоже вырвался. Из лап… Я должен сказать, что это ты меня вытащил из ямы, хотя и сам об этом не подозреваешь. – Через минуту Илья заговорил откровенно. – Я кололся два года. Но когда понял, что увяз всерьёз, испугался, мучиться стал, весь истерзался. Понял, что жить хочу, люблю жизнь! Ходил как неприкаянный, пытался бросить, но срывался снова и снова. Уже подумывал о конце. А тут ваши разговоры услышал. О смысле жизни, о Боге… Не знаю почему, но как зверь на охоте насторожился, следил за вами, ложился неподалёку, вслушивался. И один раз услышал нужные слова. Ты их произнёс, Макс. Вот я и пришёл сказать тебе спасибо.

            Максим не нашёлся, что ответить. В его душу сильной волной толкнулась радость, особая радость всепобеждающей жизни. Он истово перекрестился, выдохнул:

– Слава Богу!

            Какое-то время Илья и Максим смотрели друг другу в глаза. И вдруг почувствовали, что они – не одни: здесь, сейчас, между ними незримо присутствует Господь.

            – Я покаялся. Ты понимаешь меня, Максим? – тихо сказал Илья с ясным выражением лица, отчего оно показалось новгородцу похожим на ангельское. Ответить Максим не успел. До ребят долетел резкий оклик:

            – Илья!

            Ребята оглянулись. Со стороны города к ним приближались трое неопрятно одетых парней и девушка. Илья бросил Максиму – “не уходи”, поднялся, и сделал им навстречу несколько шагов. Максим видел, что между ними завязался жёсткий разговор. До его слуха донеслась насмешливая фраза девушки:

            – Посмотрите на этого святошу – крестик нацепил!

            – Не нацепил, а надел, – спокойно возразил Илья.

            Максим понял, что это дружки Ильи по его прежней жизни. Он встревожился. Но потом, глядя в морскую даль, стал читать про себя молитву, слова которой сами рождались в сердце мальчика, глубоко сочувствовавшего своему собрату по вере. О нём, об Илье, была молитва Максима.

            Погружённый в себя, он не заметил, как нервно повернулись и пошли вдоль берега товарищи Ильи. Как он сам подошёл к молящемуся мальчику.

            – Макс, – тронул Илья Максима за плечо.

            Максим повернулся, посмотрел на удивительно спокойное для такой минуты лицо Ильи, спросил:

            – Всё в порядке?

            – Понимаешь, я вышел из системы, поэтому и злятся они, угрожают. Но возврата не будет! Я сказал бывшим приятелям: “Я для вас умер”. На что они мне заявили: “Смотри, чтобы и вправду не умереть”.

            – А что они могут тебе сделать, Илья? – тревожно спросил Максим.

            – Многое! Ведь я и сам немало подлостей другим наделал. – Илья помолчал, а потом твёрдо произнёс. – Но лучше я умру, чем вернусь! Того Ильи больше нет.

            – Тебе, наверное, надо на время уехать.

            – Я сам об этом думаю. Батюшка говорит, что надо поехать трудником в монастырь хотя бы на год. Я уже почти решился, только не знаю, как матери обо всём сказать.

            – А в какой монастырь?

            – Какой батюшка укажет, туда и поеду, лишь бы подальше отсюда.

            – И в России есть монастыри. Много. Можешь и в наши края поехать, в Великий Новгород.

            – Как Бог даст. Может и в Россию-матушку. Ведь мой отец родом из-под Курска.

            – А где сейчас твой отец? – поинтересовался Максим.

            – Погиб он. Пять лет назад. Убила мафия.

            – Прости, – извинился Максим. Парнишка кивнул:

            – Я не обиделся. – И помолчав, Илья спросил, –  Ты когда уезжаешь?

            – Послезавтра.

            – Не заскучал жить здесь целое лето?

            – Нет, что ты! Здесь так много интересного! Да и потом, я ведь не только на отдыхе был. Я работал. Собирал для отца материал по средневековой истории Херсонеса.

            – Ты любишь историю? – удивился Илья.

            – Люблю. Думаю, ты тоже её полюбишь. Все православные в России любят свою Родину и знают её историю – через святых, через чудотворные иконы…  Я удивляюсь, что ты вырос в Севастополе, а историей не интересуешься.

            – Как-то всё по-обыденному здесь воспринимается, привычно,  –  пожал плечами Илья. – Да и некому меня было учить. Отец в бизнесе был занят с утра до вечера, а потом… Мама тоже работает на двух работах, чтобы меня со Светой, сестрой, тянуть. А друзья… У них жить учился. Но они тоже уже ничем не интересовались, кроме сигарет, пива, дискотек, а потом и… – Илья не закончил фразу, перевёл разговор:

            – Я счастлив, Максим, потому что я свободен. И мне теперь ничего не страшно. Я верю, что Спаситель меня не оставит, лишь бы я сам тянулся к добру. Батюшка говорит, что у каждого человека должно быть то, ради чего стоит жить и во имя чего он может умереть. Теперь у меня есть это, Максим.

            – Илья! – взволнованно подхватил Максим. – Ты видишь – нас мало, тех, кто понял, – верующих мало. Поэтому давай держаться, Илья, не отступать. Я сам недавно понял, что верить в Бога искренне – это значит быть готовым умереть за Христа. За Его дело на земле. В России после революции были убиты миллионы людей за веру в Бога. У нас есть у кого учиться и мужеству, и верности. Без веры наше Отечество утратит память и погибнет.

            В это время ударил церковный колокол, призывая верующих к общей вечерней молитве. Звон поплыл над водой, перекрывая серебряным гулом шелест прибойной волны. Мальчишки встали и уверенно зашагали к храму. По историческим лабиринтам корсунских улочек шли наследники великого князя Владимира. Шли, чтобы молиться Богу теми же словами, которыми молился он: “От юности моея мнози борют мя страсти, но Сам мя заступи и спаси, Спасе мой…” 

ЕПАРХИАЛЬНЫЙ МАГАЗИН
православная литература, церковная утварь, облачения и пр. 
9:00 - 16:00

 Республика Крым, 295011, г. Симферополь,

ул. Героев Аджимушкая, 9/11

 

Яндекс.Метрика