Предрождественский церковный обряд Пещного действа в истории русской драматургии.
Проблема истоков и условий формирования русской драматургии, без сомнения, является одной из ключевых в отечественном литературоведении.
Исследователи истории театра традиционно обращаются к поиску как исконно-славянских — фольклорных, народно-бытовых, так и зарубежных влияний, определивших пути становления и развития театрального искусства в России. Вместе с тем, уже в XIX столетии было обращено внимание на важность изучения богослужебных действ Русской Церкви 16–17 веков, и, в частности, Пещного действа, которое «справедливо может считаться зародышем сначала мистерий и религиозных диалогов, а потом и драмы в том смысле, как понимают это слово ныне» [1]. С нашей точки зрения, в качестве истока драматургического творчества обряд Пещного действа важен не только своей постановочной, или декоративно-прикладной стороной. Не меньшее (если не большее) значение имела его идейная — духовно-православная составляющая, лёгшая в основу многих произведений как «церковно-школьной», так и «классической» русской драматургии. Обратимся к истории этого церковного обряда.
Пещное действо представляло собой оригинальную инсценировку события, описанного в Ветхом Завете и как бы перенесённого на русскую почву, осмысленного как подвиг русского духа.
Согласно книге пророка Даниила, вавилонский царь Навуходоносор приказал отлить золотого истукана вышиной в шестьдесят, шириной в шесть локтей и установить его на поле Деире. Царь повелел всем подвластным народам пасть и поклониться возведённому кумиру, а ослушников пообещал бросить в раскалённую печь. Три отрока: Анания, Азария и Мисаил, не желая изменять Богу, предпочли быть ввергнутыми в пламя печи, но чудесным образом спаслись. Согласно Писанию, к отрокам снизошёл Ангел, который «выбросил пламень огня из печи, и сделал, что в средине печи был как бы шумящий влажный ветер…». Потрясённый чудом, Навуходоносор возвысил юношей в стране Вавилонской и признал, что «нет иного бога, который мог бы так спасать».
Это предание, несомненно, одно из самых волнующих в Библии, и легло в основу богослужебной драмы, известной под названием Пещного действа. Постановщики его не имели цели в точности воспроизвести все, описанное у Даниила, а лишь стремились передать духовное величие и значение происходящего, подчеркнуть мужество истинно верующего человеческого сердца. При этом они явно опирались на традиции русской бытовой культуры, на фундамент народной эстетики. В значительной мере именно поэтому действо живо воспринималось и было горячо любимо православными прихожанами.
Обряд совершался только раз в году, незадолго перед праздником Рождества Христова, 17 декабря по старому стилю, в Новгороде, Москве, Вологде, Рязани, Ростове и, вполне вероятно, в других кафедральных городах во время Патриаршего или иного архиерейского богослужения. О значительности происходившего свидетельствует тот факт, что, по замечанию английского дипломата Джайлса Флетчера, «в Москве царь и царица всегда бывают при этом торжестве, хотя всякий год повторяется одно и то же, без всякого прибавления чего-нибудь нового».
К совершению обряда готовились несколько дней. Аксессуарами представления были: пещь (т.е. башенка, разделённая на два яруса), железные трубки и горн с угольями, свечи, пальмы, убрусы (полотенца), одеяние участников действа, объёмное изображение Ангела, которое в нужный момент поднималось и опускалось с помощью верёвки, шедшей из алтаря и перекинутой через блок. Для возжигания пламени использовалась легко загорающаяся трава плаун обыкновенный.
В инсценировке непосредственно участвовали три отрока, два Халдея (слуги царя), отроческий учитель. Церковный клир помогал им, а присутствующий архиерей благословлял выступающих перед началом и в переломные моменты действия. Роли отроков исполняли юные обладатели лучших голосов в хоре, ибо во время торжества не раз звучали духовные песнопения — стихиры. Отроческий учитель — уставщик должен был облачать мальчиков, возжигать их свечи, сопровождать. Кто представлял Халдеев, неизвестно. Можно догадываться, что это были взрослые певчие.
На головы отроков надевались кожаные шапки, или венцы, с литыми медными крестами. Облачение составлял стихарь, сшитый из тонкого дорогого полотна, украшенный бархатными узорчатыми оплечьями и перерукавьями. Источники, т.е. полосы другого цвета, чем само одеяние, ниспадали к подолу и делались из крашенины или тесёмок. Головные уборы Халдеев назывались шоломами, или туриками. Отроческие венцы и халдейские турики опушались заячьим или горностаевым мехом, золотились. Халдейские платья именовались юпками или юпами и шились из красно-багрового сукна. Пальмы, что Халдеи держали в руках, предположительно вырезались из дерева и золотились по краске.
Наиболее ранние письменные сведения о совершении обряда на Руси относятся к Новгороду, к 1548 году [2]. Вероятно, это удивительное действо появилось в церковном обиходе благодаря выдающемуся архиерею — Святителю Макарию, Митрополиту Московскому и всея Руси (1482–1563). Известно, что Митрополит Макарий — просветитель и писатель, покровитель книгопечатания, до вступления в митрополичий сан (1542 г.) длительное время возглавлял новгородскую архиепископскую кафедру.
Несмотря на то, что идея Пещного действа, вероятнее всего, была принесена с православного Византийского Востока, содержание этой литургической драмы является созданием русской культуры. Нельзя не согласиться с исследователем Н. Ф. Красносельцевым в том, что «язык и фразеология обличают русского самостоятельного излагателя, а не переводчика» [3]. Собственно чин Пещного действа знает две редакции — 16 и 17 века. Они отличаются как полнотой содержания, так и художественной выразительностью. Редакция 17 века являлась итоговой в эволюции рождественской богослужебной драмы и была насыщена динамикой, символикой, многоголосьем. Её мы и предлагаем вниманию Читателя, предварительно условно разбив на пять сцен.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Халдеи берутся за концы убруса и ведут мальчиков на середину церкви, к пещи, перед которой останавливаются. Указывая на пещь пальмами, они начинают диалог:
Первый Халдей Дети царевы?
Второй Халдей Царевы!
Первый Видите ли сию пещь, огнем горящу и вельми распаляему?
Второй И сия пещь уготовася вам на мучение.
Анания Видим мы пещь сию, но не ужасаемся ея; есть бо Бог наш на Небеси, Ему же мы служим. Той силен изъяти нас от пещи сея.
Азария И от рук ваших избавит нас.
Мисаил И сия пещь будет не нам на мучение, но вам на обличение.
После этих слов Халдеи возвращают отроков к святительскому месту, и те поют: «И потщися на помощь нашу, яко можеши хотяй!». Учитель развязывает отроков одного за другим, они по очереди идут к Владыке под благословение и получают свечи, принесённые из алтаря протодьяконом. Начинается
СЦЕНА ВТОРАЯ
Первый Халдей Товарыщ!
Второй Халдей Чаво?
Первый Это дети царевы?
Второй Царевы!
Первый А златому телу не поклоняются?
Второй Не поклоняются!
Первый И мы вкинем их в пещь.
Второй И начнем их жечь.
Приступают к делу: берут Ананию за руки и ведут его в пещь. Возвратившись, продолжают:
А ты, Азария, чаво стал? И тебе у нас то же будет.
Азарию и Мисаила постигает участь товарища. Затем пещные двери затворяются. В нижний ярус вносится горн с углями.
Протодьякон торжественно возглашает: «Благословен еси Господи, Боже отец наших! Хвально и прославлено имя Твое во веки!» Начинается
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Отроки поют в пещи, а Халдеи, получив от дьякона свечи и трубки с плавучей травой, ходят вокруг, бросают траву в горн, отчего она вспыхивает ярким пламенем. Всё совершается под велегласные слова протодьякона: «И распаляшеся пламень над пещию». По истечение недолгого времени соборный ключарь просит благословения «спущати Ангела». Ангел спускается в пещь в «трусе велице зело с громом».
Халдеи падают ниц по ту и другую сторону пещи; дьяконы, предварительно забрав у них горящую траву, «опалают» поверженных. Затем изображение Ангела немного поднимается, как бы воспарив над головами прихожан и участников действа. Следует
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Халдеи встают на ноги, снимают с себя турики и начинают беседовать:
Первый Халдей Товарыщ!
Второй Халдей Чаво?
Первый Видишь ли?
Второй Вижу.
Первый Было три, а стало четыре. А четвертый грозен и страшен зело, образом уподобися сыну Божию.
Второй Как он прилетел и нас победил!
И «стоят Халдеи, главы поникши и уныв, пещи же потом не палят».
Отроки поют духовные стихи и взирают на Ангела. Анания берётся за правое крыло, Мисаил за левое, Азария за правую ногу и «обращаются в пещи со Ангелом трижды».
Затем ещё раз следует нисхождение Ангела «с громом и трусом велиим». Халдеи падают снова, но уже только на колени. Отроки осеняют себя крестным знамением, кланяются Божьему Посланцу, и он тихо поднимается ввысь. Халдеи обращаются с поклоном к архиерею: «Благослови, Владыко, Ананию кликати!» Начинается
СЦЕНА ПЯТАЯ
Отворяются пещные двери и звучат слова:
Первый Халдей Анания! Гряди вон из пещи.
Второй Халдей Чаво стал? Поворашивайся! Не имет вас ни огонь, ни смола, ни сера.
Первый Мы чаяли, вас сожгли, а мы сами сгорели. Гряди, царев сын.
Анания выходит из пещи; Халдеи берут его под руки и ведут пред святительское место. Те же слова говорят Азарии и Мисаилу, которые друг за другом покидают пещь и вместе со всеми удаляются в алтарь.
Многолетием царствующему дому и Патриарху завершается чин Пещного действа [4].
После обедни у архиерея бывал стол, во время которого отроки пели пещные стихи. Участники инсценировки за свой труд получали щедрые дары.
Как видим, в художественном содержании редакции 17 века весьма значителен элемент вполне самобытной народной культуры. Так, разговоры слуг царя между собой и с отроками ведутся на общеупотребляемом разговорном языке. В поведении Халдеев, заменивших вавилонского царя, ощущается также и глубокий фольклорный смысл. Как помним, Навуходоносор в конечном итоге торжественно славословил Бога и воздавал честь отрокам. Халдеи же ведут себя, подобно представителям побеждённых злых сил из русских народных сказок. Так, они падают ниц при виде Ангела, сокрушаются о своем поражении, а не радуются торжеству правды: «Как он прилетел и нас победил!» — стоят «главы поникши и уныв». Это неоспоримо свидетельствует о специфике конфликта Пещного действа, осмысленного как столкновение начал Добра и Зла, как борьба тёмных и светлых сил. При этом, с точки зрения православного русского человека, бескомпромиссное противоборство низкого и высокого завершается поражением и позором первого и победой достойного.
Есть все основания считать, что Пещное действо, вобравшее в себя дух фольклора и религиозно-нравственную традицию, элементы прикладного искусства и удивительные православные песнопения, формы народно-разговорной и церковно-славянской речи, бытовую конкретику и христианскую символику, являет собой уникальный образец синтеза двух типов русской национальной культуры.
С упразднением Патриаршества в эпоху Петра I этот замечательный обряд, к сожалению, ушёл в прошлое. Тем не менее, по нашему убеждению, он оставил глубокий след в русской культуре, оказав серьёзное влияние на становление и развитие ранней русской драматургии.
Уже в первом значительном произведении отечественной драматургии — «Комидии о Навходоносоре царе, о теле злате и о триех отроцех, в пещи не сожженных» Симеона Полоцкого (1629–1680) прослеживается тесная связь авторского произведения с богослужебным действом.
Так, и в Пещном действе, и в «Комидии» есть священные песнопения; словам воинов, которые, как и в действе, именуются Халдеями, придан комедийный характер: «Аз и две коже готов есмь издрати с единого хребта, а сам не страдати». В ходе представления Симеон Полоцкий, по-видимому, предусматривал возжигание пламени, как это было и в богослужебной драме. Так, у него царь приказывает: «Слыши, Зардане! Вели готовати пещь, смолу, нафу и огнь розжизати». В ремарках говорится: «Зде огнь из пещи халдеи опалит» [5].
По нашему мнению, и авторская «Комидия», и церковный обряд помимо чисто внешнего имеют также и глубокое внутреннее родство. Так, в частности, по словам А. С. Дёмина, у Симеона Полоцкого «серьезность пьесы… не нарушается, но… смягчается конфликт, трагические события как бы окутываются «сладостной» дымкой. Недаром всё страшное и грубое Полоцким по возможности удалено, «смягчается» не только страшное, но и весёлое. Симеон Полоцкий выделяется тем, что может, говоря его же словами, веселье «в пределах малых заключити» и сделать его «светлым» и «сладким» [6]. По нашему убеждению, такая характеристика указывает на идейно-эстетические корни, заложенные в Пещном действе, и вполне может быть применима также и к другим лучшим образцам ранней русской драматургии, в частности, к драматическим произведениям Святителя Димитрия Ростовского (1651–1709) [7].
В этой связи отметим также, что краеугольным камнем, лёгшим в основу этической составляющей этих произведений, стали понятия веры, смирения, долга, соборности, в полной мере свойственные самому «Чину Пещного действа», который, таким образом, может рассматриваться как архетипический текст.
Примечания
- Савинов М. П. Чин Пещного действа в Вологодском Софийском соборе: Историко-литературно-археологический этюд // Русский филологический вестник. — 1890. — № 1. — С. 54.
- Там же. — С. 28.
- Красносельцев Н. Ф. Новый список русских богослужебных «Действ» 16–17 вв. // Труды восьмого археологического съезда в Москве. 1890. — М., 1895. — Т. 2.
- Савинов М. П. Указ. соч. — С. 44-51.
- Симеон Полоцкий. О Навходоносоре царе, о теле злате и о триех отроцех, в пещи не сожженных // Русская драматургия последней четверти XVII и начала XVIII в. — М., 1972. — С. 163-168.
- Дёмин А. С. Комментарии // Русская драматургия последней четверти XVII и начала XVIII в. — М., 1972. — С. 327-328.
- Ишин А. В. Место киевской художественной традиции в становлении ранней русской драматургии (конец XVII — первая половина XVIII века) // Культура народов Причерноморья. — 1997. — № 2. — С. 151-153.